Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890–1918

Романова Мария

В то время, когда я с ним познакомилась, ему еще не было сорока и он уже девять лет как стал инвалидом. Очень способный, прекрасно образованный, умный, он был лишен блестящей карьеры, но переносил свою немощь с великим терпением, непритязательностью и сохранял удивительно жизнерадостный нрав. Этот спокойный, мягкий и веселый человек обратился в своем страдании исключительно к духовным интересам и при этом воздерживался от навязывания их кому бы то ни было. Он был одним из тех немногих людей, в ком подлинная высота духа не казалась тягостной.

Когда он приехал в нашу больницу, у него было рожистое воспаление, и принять его значило поступить против правил, но влияние моей тети возобладало. Он был изолирован от остальных пациентов в большой комнате,

примыкающей к апартаментам директрисы, где жила я.

В течение нескольких дней он был на грани смерти, затем стал медленно поправляться. Я часто ходила навещать его ради своей тети, но, когда он стал выздоравливать, мы оба почувствовали скованность, и мои визиты стали краткими. С ранней юности, с того самого времени, когда дядя Сергей назначил рыжеволосого священника учить нас закону Божьему, я сохранила инстинктивную неприязнь ко всем представителям духовенства. Мне они казались не мужчинами, а какими-то неопределенными существами, которые всегда произносят одни и те же слова, и в голове у них всегда одинаково жалкие мысли. С ними надо было разговаривать на другом языке и вести себя по-другому, с претензией на почти нечеловеческую добродетель. Мне казалось, что церковнослужитель всегда должен был поддерживать власть, не вникая в ее суть, так как вся власть исходит от Бога. Это звучало для меня фальшиво, а фальшь я презирала.

Но простота отца Михаила быстро обезоружила меня. Он никогда не произносил высокопарных фраз, подходящих к различным случаям, как я от него ожидала. И я стала смотреть на него не как на священника, а как на человека, но очень необычного. Его смущение, вызванное главным образом чувством, что женщина так или иначе проникла в его монашеский образ мыслей, мало-помалу исчезло, и он начал проявлять ко мне интерес как к человеку.

Так началась наша дружба. Мои краткие визиты удлинились, наши беседы становились все более и более интересными. Мы обсуждали все: от газетных статей до самых пустяковых мелочей повседневной жизни. Эти отношения заполнили определенную пустоту в моей жизни. Проработав целый день среди людей, я раньше имела обыкновение проводить вечера в одиночестве в своей комнате за чтением или письмом, но теперь я после ужина шла повидаться с отцом Михаилом.

К нам часто присоединялся доктор В.И. Тишин, который лечил отца Михаила. Из всего большого штата служащих нашего госпиталя только два человека обладали определенной индивидуальностью и характером: старая медсестра Зандина и доктор Тишин. Он родился в Москве и происходил из семьи староверов скромного достатка, но строгих правил. Несмотря на окружение, в котором он рос, ему удалось поступить на медицинский факультет Московского университета. Закончив его, он поехал в Швейцарию, чтобы продолжить свое образование.

Необычный ум сделал Тишина, который был еще сравнительно молод, выдающейся фигурой среди своих коллег в больнице. Он любил свою профессию и работал с воодушевлением, постоянно стараясь пополнить свои знания. Изучив до войны рентгенологию, он оснастил нашу больницу великолепным рентгеновским кабинетом, который обслуживал также другие больницы Пскова.

Мое желание дойти до сути вещей постоянно влекло меня к доктору Тишину, и он всегда давал мне ясные и подробные объяснения. Под его руководством я работала не только в лаборатории, но и в рентгеновском кабинете. Я записывала большую часть того, о чем он мне рассказывал, и это сильно прибавило мне знаний и раздвинуло границы моих интересов.

Было бы трудно представить себе более разных на первый взгляд людей, чем отец Михаил, доктор Тишин и я. Один был монахом, сыном провинциального священника, человеком высокой духовности и культуры, который перенес сильное моральное потрясение и был выброшен из жизни. Второй, интеллектуал, был родом из бедной семьи и воспитан на гроши, завоевал себе место в жизни исключительно благодаря своим собственным способностям и энергии; это был человек честный и искренний, но неверующий, равнодушный к идеям, не совпадающим с его собственными. Наконец,

я, воспитанная в традициях и со всеми предрассудками моей среды, которые все еще составляли мое мировоззрение; я, неопытная и наивная, с несформировавшимися взглядами, но жаждущая любой возможности прорваться в другие миры. Несмотря на все эти различия, между нами тремя возникла дружба, которая оставалась неизменной в течение двух с половиной лет, что мы провели вместе. Эта дружба оставила во мне глубокий след и повлияла на всю мою будущую жизнь. Когда события повернулись так, что мы были вынуждены разойтись в разные стороны с малой вероятностью того, что когда-нибудь встретимся вновь, я почувствовала, что расстаюсь с очень дорогими и близкими мне людьми. Они дали мне то, чего никто другой не дал мне, – шанс расти и каждый по-своему готовили меня к тому, что должно было произойти позже. Не знаю, на какие бы средства я теперь жила, не встреться мне они в те времена.

Отец Михаил придавал внутренний смысл и красоту духовным верованиям и учениям, которые раньше были для меня не чем иным, как пустым звуком. С детства я видела в религии окружавших меня людей либо внешнюю сентиментальность, либо официальную напыщенность, либо дисциплинарные границы осмотрительного поведения как в личной, так и в общественной жизни. Неискренность такой религии всегда раздражала меня. Но разговоры, которые я вела с отцом Михаилом, ясно показали мне, что православие – часть русской души, что оно тесно связано с психологией народа, что оно не противоречит широте взглядов и полно поэзии, как простой, так и более глубокой. Под его руководством я начала заново изучать православие под таким углом зрения и постигла его истинный дух. Мы вместе читали труды Отцов Церкви и изучали правила церковных богослужений и Библию. Религия ожила для меня. Отец Михаил сопровождал эти чтения объяснениями и рассказами из своей собственной практики, он описывал мне жизнь в монастырях и рассказывал о трогательных и любопытных обычаях русского духовенства.

С другой стороны, доктор Тишин был для меня олицетворением взглядов и мнений, совершенно обратных тем, в которых я была воспитана. Я только подозревала об их существовании и никогда не знала точно, каковы они. Не будучи ни революционером, ни «ниспровергателем основ», как называли в России радикалов, доктор Тишин был склонен к радикализму, хотя и не был связан ни с какой партией. В юности он никогда не участвовал в студенческих волнениях, столь частых в те дни. Благодаря своему воспитанию в семье староверов он сохранил некоторое уважение как к религиозным, так и общественным принципам, в которые он лично верить не мог.

Я для него олицетворяла принцип, в который он не верил, но который уважал; и его отношение ко мне было внимательным предупредительным. Он бережно старался привить мне большую широту взглядов и понемногу искоренить предрассудки.

Он так хорошо спорил и был так логичен, что временами, когда я не знала, что сказать и как ответить, мне оставалось только одно – рассердиться. У меня не было подготовки ни в политической, ни в общественной сфере, и поэтому я не могла вступать в такие дискуссии. Поэтому отец Михаил и доктор Тишин были главными ораторами, в то время как я сидела молча, внимательно слушая и пыталась сформировать какое-то определенное мнение. Но вначале у меня не получалось даже это – так далека я была от народа вообще и от вопросов, волновавших всю Россию.

Отец Михаил и доктор Тишин часто не соглашались друг с другом, но именно эти расхождения во мнениях сослужили мне хорошую службу. Но был один предмет, по которому их мнения неизменно сходились, и этим предметом обсуждения была я сама. Ни один из них не мог понять моей болезненной застенчивости, моего желания держаться в тени и полного отсутствия каких бы то ни было притязаний на власть. Отец Михаил, который приветствовал кротость в церковной жизни, считал это неуместным в жизни мирской, и особенно в моем случае, так как положение требовало, чтобы я брала на себя определенные обязанности и определенную долю власти.