Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890–1918
Шрифт:
Вооруженная этой бумагой, я поехала в Царское Село. Путятин поехал со мной. У ворот нашего заднего двора – по всей видимости, это был пропускной пункт – я показала свой пропуск офицеру охраны, которого позвали солдаты. Молодой офицер прочитал бумагу, молча посмотрел на меня и сделал знак солдатам открыть ворота.
Путятин остался на улице. Я последовала за офицером, который вел меня по хорошо знакомому пути. Мы пересекли двор и, повернув за угол дома, подошли к веранде. Я услышала голоса. В нескольких шагах спиной ко мне стоял мой отец и разговаривал с девочками. Рядом лицом ко мне стоял солдат с винтовкой.
– Мариша! – закричал он и подбежал ко мне.
Все обернулись, и на лице моего отца была такая радость, которая вознаградила бы меня за любую муку.
Мы вошли в дом по-прежнему в сопровождении офицера. В столовую подали чай. Это было уже не то чаепитие, которые у нас бывали когда-то. Теперь не было ни пирожных, ни вкусных булочек, ни масла. Хлеб, который мы ели, был ржаной, а для чая не было сливок. Но радостная атмосфера, как мне показалось в состоянии волнения, была та же, что и раньше.
Офицер сел с нами за стол. Мачеха предложила ему чашку чая. Он поставил ее перед собой и начал с явным смущением помешивать чай ложечкой, очевидно пытаясь не слушать наш разговор. Посидев так некоторое время в молчании, не зная, куда девать глаза, он внезапно вскочил и выбежал из комнаты.
Я пробыла почти час. Закончив пить чай, мы пошли в гостиную. Туда офицер пришел за мной, чтобы сопроводить на улицу. Благодаря его доброжелательному отношению у нас была возможность обсудить положение. Было решено, что я постараюсь повидаться с Керенским и получить от него отмену ареста. До моего бракосочетания оставалось всего несколько дней, и мы хотели в этот день быть все вместе.
Глава 27
Керенский
После неоднократных затруднений и многочисленных попыток установить контакт мне сказали, что Керенский может принять меня только поздно вечером, около одиннадцати часов.
Я взяла извозчика и поехала в Зимний дворец. У входа меня ожидал молоденький адъютант. Я поднялась вместе с ним по широкой каменной лестнице, которая выглядела непривычно голой – ковровая дорожка была содрана. На каждой ступени нам приходилось уступать дорогу группам оборванных солдат, которые беспрестанно ходили вверх и вниз.
Мы дошли до комнат императора Александра III. В бальной зале, через которую я проходила, собрались люди, очень много людей, но я, казалось, двигалась как во сне, и лица расплывались. Я заметила только, что при моем появлении в зале все разговоры стихли.
Провожатый подвел меня к высоким дверям из красного дерева. Там мы остановились. Он вошел один, чтобы объявить о моем приходе, и через мгновение открыл дверь, сделал мне знак войти, повернулся и ушел.
Я стояла перед Керенским. Несмотря на волнение, я внимательно смотрела на него и теперь помню каждую деталь его внешности. Он был среднего роста, с лицом, расширяющимся к скулам, и большим узким ртом; его волосы были подстрижены ежиком. На нем были надеты бриджи для верховой езды, сапоги и темно-коричневый френч военного покроя без погон. Левую руку он держал несколько неестественно между пуговицами френча, подобно Наполеону, в то время как правую протягивал мне. Поздоровавшись, он указал мне на кресло, стоящее рядом с массивным столом из красного дерева.
Он тоже сел за стол и, откинувшись назад,
– Вы хотели меня видеть. Чем я могу быть вам полезен? – спросил он, равнодушно глядя на меня. Он прекрасно знал, почему я пришла.
– Александр Федорович, – нервно начала я, чувствуя, что мой голос звучит не так, как надо, – по неизвестным нам причинам был арестован мой отец и его семья…
– Однако же вы его дочь и на свободе, – прервал он меня, криво улыбаясь. – Причина есть. Ваша мачеха и ее сын неуважительно отзывались о Временном правительстве.
Это было правдой. За три недели до ареста Володя анонимно написал сатирические стихи о самом Керенском. Его имя не упоминалось, но картина была нарисована так точно, что все его узнали. И эти стихи моя мачеха сама легкомысленно распространяла повсюду; говорили даже, что кто-то положил их экземпляр на стол Керенского в Зимнем дворце.
– Кроме того, есть и другие причины, которые я не могу раскрыть вам, – продолжал он.
Спорить было бесполезно. Я решила обратиться к сентиментальной части моей программы. Именно на нее я рассчитывала больше всего.
– Через несколько дней, – сказала я, – я выхожу замуж. Мой жених – князь Путятин, – добавила я, надеясь, что такой демократический выбор с моей стороны может смягчить моего судью.
– Да, меня информировали. Он офицер 4-го стрелкового полка.
Керенский с таким презрением произнес название этого замечательного гвардейского полка, что я поняла, как глубоко ошибочна была моя тактика, но продолжила, правда, с меньшей уверенностью:
– Вы не можете не понять мое желание видеть отца и его семью на моей свадьбе.
– Вы настаиваете также на том, чтобы и ваша мачеха присутствовала? – спросил он с явной издевкой.
– Ну конечно, – ответила я. – Вполне естественно, что в такой день мне хотелось бы видеть вокруг всех дорогих мне людей. Пожалуйста, Александр Федорович, сделайте так, чтобы арест был отменен к этому времени…
– А вы знаете, что сказали бы мне караульные солдаты, если бы они узнали, что я освободил вашего отца по такой причине? Они сказали бы, что, когда их дочери выходили замуж, им не разрешали ездить домой, не говоря уж о том, чтобы получить освобождение из-под ареста.
Он набрал воздуха и, не глядя мне в глаза, добавил покровительственным тоном:
– Однако я постараюсь сделать все, что в моих силах. Но ничего не обещаю… Посмотрим…
Его голос замер. Он засуетился – было ясно, что он хочет закончить разговор. Я почти обезумела от отчаяния. Все замечательные речи и планы, которые я так тщательно репетировала, совершенно вылетели у меня из головы.
– Ради бога, Александр Федорович, – вскричала я, – отдайте приказ немедленно! Вы знаете, что все зависит только от вас. Сегодня ночью вы уедете, и нет больше никого, к кому я могу обратиться, пока вас нет. Мой отец уже немолодой человек; его здоровье не очень хорошее; он пережил так много тревог и столько горя. Он был так рад моему браку и так хотел присутствовать на церемонии… – продолжала я, быстро теряя самообладание.