Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890–1918
Шрифт:
Через минуту мы были по другую сторону большевистского забора. Перед нами лежала полоса ничейной земли шириной, наверное, с четверть мили, отделяющая нас от германской территории.
По неизвестной нам причине обе границы в это время были закрыты. Украинские беженцы, мимо которых мы проезжали по дороге, собрались на этой узкой полосе земли в огромную и плотную толпу. Они явно находились там давно. Голодные с виду крестьяне в лохмотьях безучастно стояли вокруг телег, нагруженных их скарбом; в эти телеги были впряжены лошади, которые только что не падали от голода.
Мы протолкались через толпу, которая не обращала на нас ни малейшего внимания, и подошли к германскому ограждению, построенному из крепких досок, между которыми проглядывала колючая проволока. Широкие крепкие ворота были заперты. Позади них стояли два немецких солдата в касках.
Мы подошли близко к ограде и стали всматриваться через нее. Взад-вперед спокойно расхаживали или стояли группами офицеры в серой форме. Недавно мы воевали с этими людьми, а теперь я была вынуждена просить у них защиты от моего собственного народа.
Я достала из кармана мыло и, разрезав его перочинным ножом, достала из него бумагу, которая удостоверяла мою личность – наш единственный документ! Я заметила, что один из офицеров, очевидно дежурный, ходил взад-вперед перед воротами. Он находился так близко от нас, что я могла заговорить с ним. И все же прошло какое-то время, прежде чем я собралась с духом. Наконец, с трудом вспомнив свой забытый немецкий, я подозвала его:
– Пожалуйста, не могли бы вы подойти к ограде? Я должна поговорить с вами.
Он не услышал меня, и мне пришлось повторить фразу. Он остановился и стал внимательно всматриваться в щели в заборе, пытаясь определить, откуда звучит этот голос. Его лицо под стальной каской было молодым и приятным. Он приблизился к ограде. Я заговорила смелее:
– Нам повезло – удалось перейти большевистскую границу, но у нас нет ни документов, ни паспортов, ни пропуска на выезд, ни украинской визы. Если вы откажетесь пропустить нас, нам придется вернуться к большевикам. Со мной находится мой муж и его брат; они оба гвардейские офицеры. Большевики только что начали преследовать офицеров, и мы не можем оставаться в России. Ради бога, пропустите нас.
Офицер, подойдя вплотную к ограждению, не торопясь оглядел нас. Я сразу увидела, что он понял ситуацию.
– Вы гвардейский офицер? – спросил он, взглянув на моего мужа. – А где ваш брат? Я не вижу его.
– Мы должны были оставить его на другой стороне с нашими вещами, – ответила я, так как мой муж не говорил по-немецки.
– Я просто не знаю, что с вами делать. – Офицер нерешительно улыбался. Затем, скатав в трубочку мою бумагу из шведской миссии, я пропихнула ее между досками. Он взял ее, прочитал и молча посмотрел мне в лицо. Наши глаза встретились. – Открыть ворота, – приказал он караульным.
Солдаты выполнили приказ. Ключ громко щелкнул один раз, два
По эту сторону ограды даже воздух казался легче. Здесь все было по-другому, начиная с выражений лиц людей и кончая чисто подметенной площадкой и аккуратным домиком таможни, который стоял у обочины. Теперь мы были в лагере своих врагов.
Никто не обратил на нас внимания, когда мы вошли. Наш офицер, постукивая по своим сапогам хлыстом, заговорил с нами, как со старыми знакомыми. Тот факт, что он спас нам жизнь, мгновенно связал нас с ним сильными узами. Он был взволнован и все же даже не намекнул на то, что прочел в моем документе.
Я попросила у него совета. Взвесив нашу ситуацию, он предложил отвести нас к украинскому комиссару, который, по его мнению, даст нам визу, без которой мы не могли ни остаться здесь, ни продолжить наш путь.
Но слово «комиссар» испугало меня; казалось, оно олицетворяет весь ужас, который мы пережили за последний год. Я наотрез отказалась явиться к украинскому комиссару, и никакие аргументы не могли поколебать меня. Я сказала, что предпочитаю иметь дело с немцами, и попросила, чтобы нас отправили к местному начальнику. Наконец, офицер уступил моему требованию, добродушно пожав плечами.
– Но уверяю вас, вы делаете ошибку, большую ошибку, – добавил он, передавая нас под расписку невысокому солдату.
Вместе с этим солдатом мы пошли по пыльной дороге, и, несмотря на жажду и голод, который испытывали – мы не ели с самого утра, – не могли не удивляться окружавшему нас порядку, мы так отвыкли от него.
Путь был долог; он занял у нас около часа. Наконец, мы добрались до поля, на котором стояли несколько деревянных домиков, раскрашенных в защитный цвет. Наш страж сказал, что здесь находится контора начальника, и добавил, что он пойдет и узнает, примет ли он нас.
Его не было очень долгое время. По вытоптанному полю ходили или стояли люди в серой военной форме.
Ординарцы постоянно входили и выходили из этого здания. Везде была заметна эффективная и неспешная организация.
Наш солдат вышел из казармы и, не объясняя причины, сказал нам, что мы должны подождать. Мы сели на рядом стоящую повозку с невыпряженными лошадьми. Я огляделась вокруг, и мои мысли стали обретать форму. Спасшись от большевиков, мы теперь оказались в стране, где хозяйничали немцы, и все же это была Россия. Боже правый!
Время шло. Солнце, которое безжалостно палило с утра, теперь неподвижно висело над нашими головами. Во рту у нас было сухо, в руках и ногах – тяжесть. На плацу перед домом продолжалась та же самая неспешная деятельность: взад и вперед передвигались серые военные френчи, дверь барака постоянно хлопала. Наш охранник серьезно оглядывал небольшую, дурно пахнущую сигару, которой он жадно затягивался несколько раз, а затем, загасив, аккуратно прятал в карман, чтобы через несколько минут снова достать ее и начать все сначала.