Воспоминания. Книга третья
Шрифт:
Что касается до комментария к стихам, мне кажется, что если знать прозу (с записными книжками, статьями и т. д.), они часто становятся яснее, потому что все исходили из какой-то центральной мысли (или ощущения, или чувства).
Положение О. М. было таким, что те, кто его любил, не мог о нем писать (Лозинский не писал). Надо было для этого дожить до наших дней, да и то и сейчас не так все просто. Вот Ахматова дожила. Другие ее современники, кто мог бы о нем сказать, не дожили или выжили из ума. Выжили из ума (если были «в уме») и младшие. Мне иногда попадаются воспоминания разных людей и я поражаюсь их ничтожеству. Кстати, большое влияние чисто журналистской (анекдотической) трактовки Эренбурга на этих вспоминателей (даже самых
До фотографий мне сейчас добраться трудно. Они не у меня (так надо). Но я найду способ отпечатать для вас несколько. Их мало. Две юношеских; очень хорошая та, которая в невероятно искаженном виде была напечатана в «В[оздушных] П[утях]» (23 лет), затем, через десять лет — старик с бородой; и 2–3 воронежских. Они кое у кого у вас есть. Он снимался редко и вообще принадлежал к числу писателей, которые «не смотрятся в зеркало» (это я цитирую Розанова).
Мне очень жаль, что это спешно написанное письмо заменяет нам простую беседу.
Н. М.
Сейчас и у нас люди, читающие стихи, очень чувствуют и понимают О. М.
[1965]
Многоуважаемый Никита Алексеевич!
Пишу второпях — надо нынче же кончить. И поэтому смогу сказать очень мало. Спасибо за книги. Вы сами понимаете, какая это для меня драгоценность. Сейчас я на даче. Хотела прислать фотографии, но их здесь нет. Думала о Скрябине и обрадовалась, найдя эту статью напечатанной. Это клад; сохранился только этот обрывок.
Что за письмо из лагеря в архиве Фадеева? Я такого не знала. На чье имя? Из лагеря было одно письмо брату (Александру Эмильевичу). Про меня он думал, что я тоже там. Если б это случилось, ничего бы не сохранилось…
Голос О. М. был действительно записан Сергеем Игн. Бернштейном, но все эти записи были уничтожены. Писать о том, как он читал, трудно. Многое я помню, пробовала протонировать, как это делает фонетист, но ничего не выходит — этот вид записи ничего не дает, кроме повышения и понижения. Этого очень мало.
В «Разговоре о Данте» есть несколько слов о дирижировании при чтении стихов. Это, конечно, самопризнание, как и почти весь «Разговор…» Он представляет собой поэтику О. М., и главное — зрелую.
Спасибо за предисловие к Скрябину и стихам. Все, что вы пишете, мне очень близко. (Я не говорю об оценке — это принадлежит, так сказать, не мне. Я только верила в О. М., и мне в этом во все годы брака помогала Анна Андреевна — друг всей нашей жизни).
Есть ли «юмор» в «Четвертой прозе»? Думаю, что юмора нет. Это неистовство. «Египетскую Марку» я считаю неудачей — момент смятения души, колебаний и неверия… «Четвертая» положила конец этому неверию.
«Бытовой боязливости» у него не было. «Устриц боялся» — подросток.
Стилизация («хохолок» и прочее). Масса анекдотов идет от Волошина. Из него делали Виллона, петушка с могучим голосом, глупого и робкого чудака… Вероятно, он был не по зубам. Кстати, Маковский выдумал про мать все от начала до конца. О. М. при жизни знал это и очень огорчился. Мать отнюдь не еврейская торговка. Она музыкантша (давала уроки музыки). От нее музыкальная культура. Семья описана в «Шуме Времени». Отец и мать люди разной культуры и разной жизни.
Сейчас много выдумывают легенд — и про жизнь и про смерть. В воспоминаниях Всеволода Рождественского выдуманы целые речи (по типу «акмеизм»).
Николай Чуковский в журнале Москва № 8 (если пройдет) пишет, например, что О. М. был похож на Пушкина и знал это, и пришел одетый Пушкиным на костюмированный вечер. На Пушкина он похож не был, имени Пушкина всуе не упоминал, и в Пушкина не рядился… Кстати, все даты у Чуковского перепутаны и сведения фантастичны…
Кстати, где-то у вас появилась еще одна легендарная история смерти (столкновения с уголовниками)… Я собрала груды легенд о смерти и картина получилась неслыханно страшная, но другая. Видела и говорила с несколькими, кто был с ним. Умер он 27 декабря 38 года (дата официальная и поэтому сомнительная). Последняя легенда — умер на пароходе на Колыму и сброшен в океан. (Нет…)
Попал он в блатные песни, но с эренбурговским костром и Петрарком… Значит, через Эренбурга.
Книга Celan' а у меня есть.
Вероятно, этой зимой сяду за «Труды и дни». («Возможна ли женщине мертвой хвала» — Ольге Ваксель. Ей же — «Жизнь упала, как зарница»).
Очень интересен мне план вашей книги. Дай то Бог, чтобы она осуществилась. И вопрос о ключевых метафорах очень существенный. Но как определить общее мироощущение, ту «основную идею», которая делает человека человеком? Что это христианская идея, это несомненно. Но важна конкретизация… Философское самоосмысление.
Когда издавался однотомник, не напечатали статейку из «Накануне» на тему «Куда мы входим», где мера истории — человек.
Это было временем надежд, и тут у О. М., раньше, чем у других, появилось беспокойство. Для нас это существенная статья.
Случится ли когда-нибудь, что мы увидимся? Вероятно, нет. Мое время подходит к концу: мне уже 64 года, но никогда нельзя знать…
Н. М.
Может, вам нужны книги от нас… Пишите по почте тоже…
В Воронеже была высылка (жил свободно, в городе). (Сначала приговор — Чердынь, тут же изменен на Воронеж (минус 12).
Кончилась в мае 37; в мае 38 арест и смерть в пересылке.
[осень 1965]
Мне нужно о многом вам написать, и я постараюсь быть толковой.
Мое отношение к мемуарам Одоевцевой и прочих, и к использование их в первом томе. Одоевцеву я читала только в одном номере. Там зловредного вранья нет — просто видно, что она совсем не знала О. М. (ручка течет — я наверное не умею с ней обращаться!). Николай Чуковский тоже не знал и тоже насочинял и напутал, и я сознательно не исправляла — пусть видят, кто пишет. Рождественский заставил О. М. говорить сентенции, разоблачающие акмеизм как глупую и эстетскую школу. Сделал это во славу постановления. Г. Иванов это просто желтая пресса. Он открыто признался, что врет (бал у Каменевых), и эту пакость умиленно перепечатали. Да еще обвинили О. М. черт знает в каком хвастовстве и вранье: Манд. якобы сам «присочинил», что по его просьбе обещали расстрелять кого-то. Понимаю, что автор статьи не мог разобраться во всей этой истории, но его комментарий привел меня в бешенство (…) И кстати, это значит ничего не понимать ни в Мандельштаме, ни в этой истории, которая была протестом против расстрела и благодаря которой удалось спасти человека. Или «красочный» рассказ Маковского о приходе в редакцию «Аполлона» еврейской торговки с жиденком. Что это брехня, догадаться было легко (вопрос, зачем она понадобилась Маковскому) — стоит вспомнить, что отделом поэзии в «Аполлоне» ведал Гумилев, а не Анненский, с которым Гумилев был близок. (Познакомился О. М. с Гумилевым в Париже — 1907? 1908?) Именно Ник[олай] Ст[епаныч] привлек О. М. к участию в журнале. Кстати, О. М. знал этот рассказ Маковского и был возмущен им. (Не мешало также автору статьи, специалисту по русской культуре, знать, что такое Тенишевское училище, куда мать отдала О. М. Если она бы предназначала его в торговцы, вряд ли она послала бы его учиться в Тенишевское уч., в Париж и в Германию…)