Воспоминания
Шрифт:
Как же следует в таком случае разрешить вопрос о виновности в целом?
По мнению всех знатоков европейского положения, например бельгийского посланника, causa remota{166} мировой войны лежит в английской политике окружения, которая берет свое начало в девяностых годах в торговом соперничестве, прячется за различными предлогами (Трансвааль, флот), отравляет мировую прессу, объединяет во всем мире все враждебные Германии силы и создает такое напряжение, при котором малейший промах может произвести взрыв ужасающей силы.
Промах нашего имперского руководства заключается в уверенности, будто австро-сербское вооруженное столкновение могло быть локализовано. В своем доверии к миролюбию, к справедливости других стран, особенно Англии, оно считало возможным провести в целях оздоровления Австро-Венгрии
В уже упомянутой беседе рейхсканцлера с Вангенгеймом канцлер согласно сообщению Вангенгейма от 23 апреля 1914 года говорил также о политике без войны и об опасности превентивной войны; при этом он заметил, что наше национальное богатство растет столь быстро, что через десять-пятнадцать лет мы обгоним все другие нации. Тогда мы будем иметь прочное место в мировой политике, сводящейся в конечном счете к экономической политике. Наша задача, по его мнению, состояла в том, чтобы пережить этот промежуток времени без больших конфликтов.
Так думал тот самый канцлер, который спустя три месяца в отсутствие руководителей военных ведомств взялся за решение сербского вопроса с участием одного лишь министерства иностранных дел. Кто мыслит так, не стремится к мировой войне. Само собой разумеется, что канцлер, если даже он и не знал дословно содержания австрийского ультиматума, понимал, что резкий ультиматум потребует от Сербии искупления вины. Но наши враги лгут, когда утверждают, что Бетман стремился нарушить всеобщий мир. Напротив, в этом обнаруживается его, правда близорукая, надежда именно таким способом не только сохранить, но и надолго упрочить всеобщий мир.
Никто лучше меня не знает промахов нашего тогдашнего имперского руководства в отношении Англии и свойственного ему недостатка дипломатической ловкости. Именно поэтому я, может быть, лучше чем кто-либо другой, могу подтвердить, что имперское руководство совершило свои ложные шаги не из желания войны, а из нежелания ее. Не злая его воля, а близорукость помогла английской политике окружения достигнуть цели в самую последнюю минуту.
Бетман и Ягов думали усилить Австрию дипломатическим жестом. Когда увидели, что жест не удался и угрожает война, они сами пришли в ужас. Как можно говорить о виновности, не выдвигая на первый план важнейший факт? Промахи нашего руководства имеют очень малый моральный вес по сравнению с поведением наших врагов.
Всякий, кто хотя бы поверхностно знаком с донесениями бельгийских посланников и многочисленными документами о подготовке России к войне, кто следил за общим ходом событий двух последних десятилетий, с удивлением спрашивает себя, как вообще могло возникнуть мнение, что Германия является виновницей войны.
Своим поведением в 1919 году Антанта сама вынесла себе приговор в глазах потомства (об отравленном ложью современном поколении говорить, пожалуй, не стоит). Целый народ, который в массе своей не может считаться виновным в ошибках правительства, даже если таковые и были, с дьявольской жестокостью подвергнут англичанами, французами и их сателлитами тягчайшим физическим и моральным страданиям, какие когда-либо приходилось терпеть какому-либо народу христианского Запада. Нация господ должна была быть унижена до состояния парии, у которого отняли человеческое достоинство, оставив ему голодное, жалкое существование заключенного и то лишь затем, чтобы он мог неопределенно долго нести барщину и оброк в пользу рабовладельцев. А почему?
В 1912 году Сазонов был в Лондоне. Из его доклада царю, опубликованного в «Правде», я приведу следующее, уже упоминавшееся место: Грей, не колеблясь, заявил, что если бы наступили предусматриваемые мной обстоятельства, Англия употребила бы все усилия, чтобы
Коснувшись того же вопроса в одном из разговоров со мной, король высказался еще более решительно, чем его министр, и с видимым раздражением упомянув о стремлении Германии сравняться с Великобританией в отношении морских сил, его величество воскликнул, что в случае столкновения последнее должно будет иметь роковые последствия не только для германского военного флота, но и для немецкой морской торговли, ибо англичане пустят ко дну всякое немецкое торговое судно, которое попадется в их руки…
Последние слова, по-видимому, отражают не только личные чувства его величества, но и господствующее в Англии настроение по отношению к Германии{167}.
Когда британские государственные деятели, разумеется, под предлогом страха перед нашим флотом в этом случае и вообще в предвоенные годы внушали России, что она может строить свои планы на непреклонной воле Англии к уничтожению Германии, они имели 100%-ную уверенность в том, что кайзер и Бетман-Гольвег стремились только к миру; столь же хорошо знали они и о существовании в Париже и Петербурге военных партий, которым они помогали всеми средствами. В то время в странах Антанты создалась атмосфера, которая в сознании широких кругов делала войну неизбежной; из стран Антанты эта атмосфера распространялась также на Германию и возбуждала там ту озабоченность, которую я нахожу, например, в письме нашего морского атташе в Токио от 10 июня 1914 года. Меня поражает та уверенность, с которой все ожидают здесь в ближайшем будущем войны с Германией… то едва уловимое, но все же ясно ощутимое «нечто», которое висит в воздухе подобно состраданию, вызванному еще неоглашенным смертным приговором.
Если бы архивы Антанты были открыты, прежде чем из них исчезло все наиболее компрометирующее, то друзья человечества в Англии и Америке содрогнулись бы от кровожаднейшей лжи, которой запятнали себя их правительства: чтобы оправдать в глазах своих народов уничтожение, расчленение, ограбление и порабощение немецкой нации, последние выдумали сказку о стремлении Германии к завоеванию всего мира, о чем в июле 1914 года в Германии никто даже и не мечтал.
К 1914 году германский народ получил экономический перевес над английским в ряде областей, которые Англия считала своими вотчинами. Германия оттеснила Англию с первого места в торговле ряда стран, в производстве стали и др. Однако, стремясь занять первое место в этом экономическом соревновании, мы были неопытны и легко уязвимы в области политики, а с 1909 года имели к тому же явно плохое руководство. Германский великан мог и должен был получить смертельный удар – нокаут, вновь превративший его в карлика. Как только Бисмарк подарил нам государство, немецкое трудолюбие догнало и перегнало все другие народы в области экономического процветания. Это сделало нас неприятными для других: какое право имели мы вообще посягать на доходы мировых держав? Англия и Франция преследовали цель Germaniam esse delendam{168} с римским упорством и достигли ее благодаря ошибкам Германии. Сегодня они подобны удачливым преступникам, сбросившим маску после того, как смогли осуществить свои намерения. Если бы германский народ своевременно понял, насколько рискованным было положение бисмарковского творения, он не остался бы безоружным и не облегчил бы врагу выполнение его намерений. Мы были слишком беззаботными эпигонами. Ныне же мы являемся свидетелями того, как волки, рвущие на части овцу, выдают себя за судей этой «преступной» жертвы.
Я могу привести еще одно убедительное доказательство того, что наше имперское руководство не желало войны. Оно с самого начала было убеждено в том, что мы не можем победить. Его можно, конечно, обвинять в неумелости, но никак не в преступном желании войны, безнадежность которой была для нас совершенно ясна.
Как перед началом войны, так и после нее никто почти в Германии не умел понять, насколько велика была действительная опасность. Отчасти мы находились во власти наивных иллюзий, отчасти слишком много мнили о себе. Многим мешали видеть ясно материалистические идеи или стародавние партийные раздоры, поэтому мы упустили то, что могло спасти нас. Это упущение и составляет нашу вину.