Воспоминания
Шрифт:
Члены президиума моей партии разошлись прежде, чем прояснилась обстановка. Венер и Шмидт не находили в моей модели ничего или почти ничего привлекательного. Они оба с большим удовольствием продолжили бы ту Большую коалицию, которую Кизингер, по крайней мере, в такой же степени, как я, уже списал. Венер ругал либералов, называя их «челночной партией», в то время как Алекс Мёллер, «товарищ генеральный директор», ставший моим первым министром финансов и, к сожалению, недолго продержавшийся на этом посту, в ту же ночь приступил к переговорам с коллегами из СвДП. Его и мою линию поддерживал также министр экономики профессор Карл Шиллер, своенравный и блестящий специалист, помогавший мне еще в берлинском сенате. Поддерживали
Между тем Курт-Георг Кизингер занервничал и стал проявлять активность. Еще поздним вечером он натравил своего протеже Гельмута Коля, молодого премьер-министра земли Рейнланд-Пфальц и, вероятно, будущего председателя партии, на управляющего делами фракции СвДП в бундестаге, заместителя председателя партии Ганса-Дитриха Геншера, с которым тот был дружен, чтобы крайне щедрыми предложениями перетянуть свободных демократов на свою сторону. Им обещали несколько министерских постов, соглашение о «широком долгосрочном сотрудничестве на всех уровнях», безопасную для либералов реформу избирательного права. Разве федеральный канцлер не грозил — в узком кругу, а позже и публично — «выкинуть» их из ландтагов? Однако подумали и о своих людях. Нелюбимый председатель фракции на другой день после выборов получил извещение, что он может в качестве моего преемника принять на себя руководство министерством иностранных дел. Как писал Райнер Барцель, он ответил: «Но мы потеряем правительство, господин федеральный канцлер».
Прозондировав почву, Коль пришел к выводу, что среди свободных демократов число противников социально-либеральной коалиции достаточно велико, чтобы провалить мое избрание. Встретив 24 часа спустя — в ночь с понедельника на вторник — в годесбергской квартире Эриха Менде, куда он пришел вместе с генеральным секретарем ХДС Бруно Хеком, десять депутатов от СвДП, для которых новая коалиция «ни в коем случае еще не была решенным делом», он почувствовал, что его оценка была правильной. Как-никак, во вторник к Кизингеру явилась для «информационной беседы» делегация свободных демократов.
В чем заключались предназначенные либералам благодеяния? Согласно высказываниям Менде, СвДП предложили те же ведомства, которые во времена Большой коалиции принадлежали СДПГ. Таким образом, министерством иностранных дел распорядились дважды. В другой связи речь уже шла о «полдюжине министров». «Широкое и долгосрочное политическое сотрудничество» должно было предусматривать договоренности, действующие до конца семидесятых годов, то есть в течение десяти лет, и распространяться на бундестаг, ландтаги и даже на коммунальный уровень. Чтобы избавить СвДП от риска, связанного с пятипроцентным барьером, ХДС заявил о своей готовности уступить три верных избирательных округа.
В довольно неопределенно сформулированном предложении, переданном Кизингером 3 октября Шеелю, о ведомствах речи не было. Но в это время канцлер и не мог уже питать никаких иллюзий. В ту пятницу я вместе с Шеелем посетил федерального президента, чтобы сообщить ему, что в основном мы пришли к общему мнению относительно формирования правительства. Переговоры о создании социально-либеральной коалиции готовились в моей служебной квартире и велись в помещении представительства земли Северный Рейн-Вестфалия: в Дюссельдорфе социал-демократы и свободные демократы сотрудничали при полном доверии уже в течение нескольких лет. Когда союз был скреплен, Улоф Пальме признал, что он ошибался, утверждая, будто Брандт может быть избран главой правительства в любой стране Европы, кроме своей собственной. (Позже он говорил со свойственным
Когда я сказал, что теперь Гитлер окончательно проиграл войну и я буду считать себя канцлером освобожденной, а не побежденной Германии, это не было высокомерием. Мир будет теперь иметь дело не с удобным, но с лояльным правительством, сказал я. У меня не было ощущения, что я хвастаюсь и слишком много на себя беру. Обновление политики мира диктовалось так же, как ликвидация «затора» при проведении реформ, интересами дела. Я хотел стать канцлером внутреннего обновления. Упреки в том, что я якобы не уделял должного внимания внутренней политике, я всегда считал несправедливыми.
Дебет и кредит
При Аденауэре говорили: никаких экспериментов! Этот лозунг отвечал потребности народа в покое, народа, который был рад, что заблуждения нацистского времени и войны остались позади, и на первых порах не хотел вспоминать прошлое. Обращаясь в будущее, он способствовал восстановлению экономики. Лишь когда лозунг начал существовать самостоятельно, а послевоенное общество грозило задохнуться, как под насыщенным парами колпаком, перемены стали неизбежны.
Я говорил: не надо бояться экспериментов, — мы построим современную Германию. И еще: кто хочет быть уверен в завтрашнем дне, должен бороться за реформы сегодня. Поначалу это были эффектные рекламные изречения. Однако в отличие от формул более поздних лет они содержали философское начало: до сих пор граждане, скорее, боялись реформ. Теперь же до них стало доходить, что на длительный срок безопасность без реформ невозможна.
Пусть посмеиваются над пафосом модернизации конца шестидесятых годов — это было лучше, чем страх перед прогрессом десятилетие спустя. Кто участвовал в формировании социально-либерального подъема, не мог быть в восторге от того, что ориентирующуюся на реформы, открытую для будущего политику теснили с двух сторон: с одной стороны — наивный неоконсерватизм, а с другой — фундаментальное отрицание прогресса. Другое дело, что не все достаточно хорошо планировалось, а кое-что развивалось не так, как мы это себе представляли. Возможно, мы слишком много задумали на короткий период одного срока полномочий.
Что получается, когда государство и общество постоянно находятся в процессе изменения к лучшему, и куда это ведет, я видел в Скандинавии. Там же я узнал, что материальную нужду можно преодолеть и имеет смысл вынести демократические идеи за общинные и государственные рамки в широкую общественную сферу. Правда, я никогда не считал, что следует формально-бюрократически «демократизировать все области жизни». Позднее своеобразные перлы, сформулированные в некоторых университетах, показали: там, где демократизация включена в программу, не всегда можно заранее предположить наличие воли к терпимости и соответствующую эффективность. Однако компас был выверен: следовало дать почувствовать все большему количеству людей, что такое свобода, и позаботиться о том, чтобы основные ценности демократии проникли в обширные области общественной жизни.
Такой взгляд на вещи не был присущ исключительно социал-демократам. Существовали идейные связи с либеральными представлениями, а также с элементами католической социологии и евангелической социальной этики. К прискорбным, объективно излишним порокам послевоенного времени в Германии относится то, что силы обновления в значительной мере не сумели преодолеть старые границы, разделявшие партии, и теснее сплотиться. Не приходится сожалеть о том, что сторонники традиционных буржуазных партий открыли новую форму партии — «всемирную» ХДС/ХСС. Весьма прискорбно то, что в союзе (христианско-демократическом) утвердился патриархальный, и притом ни в коем случае не антисоциальный, стиль Конрада Аденауэра. Возможно, его успех в послевоенной Германии связан именно с этим?