Восстание на Боспоре

Полупуднев Виталий Максимович

Переполненный не столько мыслями, сколько непривычными переживаниями, старик углубился нетвердой походкой в лабиринт улиц Пантикапея. Любимый и прекрасный город! Грустное и сладкое чувство подступило к самому горлу. Зенон хотел бы протянуть руки и обнять все эти дома и храмы. Пантикапей, еле оправившийся после кровавых тревог и пожаров, уютный и красивый город северных эллинов, словно усмехался ему, желая сказать: «Оба мы стары, Зенон! Новые силы и новые люди идут на смену нам, и наш с тобою конец едва ли стал бы концом мира. Волны жизни сменяют одна другую, не теряя

своей силы и движения».

«Неужели все так просто? – спрашивал себя Зенон в сотый раз. – Неужели народ сам способен на иные дела, кроме разрушений и дикой жестокости?»

Но одурманенный мозг плохо отвечал на такие вопросы.

5

Бунак вертелся между столами, не ленился подливать в объемистые кубки вино различных ароматов и крепости. Он, как привидение, появлялся то тут, то там, выглядывал из-за спины Мирака, успевал шепнуть пару слов на ухо Пифодору, выслушивал указания Лайонака, а потом исчезал, подобно домовому, кривясь в своей демонически лукавой усмешке.

Бунак имел острый глаз и заметил, что Фарзой пьет без меры и уже не обращает внимания на своих одноплеменников, большинство которых или пыталось петь какие-то бессвязные песни, или свалилось под столы, испуская храп. Внимание князя приковала к себе танцовщица с кукольным лицом и большими глазами, гибкая, как трость. Размахивая кисейными рукавами, девушка двигалась в танце плавно, как морская наяда.

Подойдя к князю, шут шепнул ему:

– Бойся, витязь, женской красоты, ибо она налагает цепи покрепче тех, которыми Диофант держал тебя на «Арголиде». Попадешь в них – пропадешь!

– Весьма пленительна эта дочь Афродиты! – пробормотал Фарзой, еле ворочая языком. – Кто она?.. Я уже видел ее в храме у Синдиды, но тогда она была печальна, а сейчас весела.

– Ай, ай! – перебил его Пифодор, подсаживаясь рядом. – Вот они, Синдидины козочки! Как красиво танцуют!

Махнув рукой, Фарзой оставил свое место за столом и нетвердой поступью направился к той, которая пленила его сердце. Он видел, как она мелькнула между столами и скрылась за колоннами дворцовой галереи. Настиг ее у балюстрады, откуда открывался вид на город и ночное море. Справа и слева чернели громады башен акрополя, облитые с одной стороны алыми отблесками пиршественных огней и черно-синеватые с другой.

Она стояла вполуоборот и, смеясь, рассматривала при неверном свете сверкающее огнями ожерелье, полученное в подарок за танец. Толстая коса ее падала ниже пояса и казалась в полумраке черной змеей. Девушка пыталась прикрепить к середине ожерелья цветок, вынутый из волос.

– Кто ты, прекрасная сестра моя? – обратился князь невнятно, протягивая руки. – Ты не нимфа, сошедшая с неба?

Девушка быстро обернулась, точно в испуге, лицо ее стало строгим. Увидев перед собою одного из друзей царя, улыбнулась.

– Нет, – ответила она без страха и смущения, – я не нимфа. И не с неба сошла. Наоборот, сегодня я взлетела высоко над землей! – Она расхохоталась, задорно вскинув голову.

– Ты танцевала как Психея! Я любовался тобою! И заметил тебя еще в храме Синдиды!..

Хочешь, я увезу тебя в Скифию? Будешь жить со мною в одном шатре. Княгиней будешь!

– Ах! – Девушка вскинула руки, как бы защищаясь. Улыбка опять сбежала с ее лица. Она внимательно вгляделась в помутневшие от хмеля глаза князя и, словно в раздумье, ответила: – Да, я была в храме Афродиты Пандемос, но хорошо, что недолго. Царь Савмак дал мне все – свободу, счастье и… вот это ожерелье! А ехать я никуда не хочу, я родилась в Пантикапее, и он кажется мне самых лучшим местом в мире! Разве может быть человек счастлив, если он на чужбине?

– Что? – широко раскрыл глаза Фарзой, как бы подстегнутый этими словами. Потом нахмурился. – Так ты не хочешь никуда отсюда?

– Нет, хочу!

– Куда же? Со мною в степь?

– Нет, хочу обратно за столы, где пируют!

Девушка громко рассмеялась и упорхнула так быстро, что и впрямь можно было принять ее за жительницу эфира. Быстрым движением она успела вложить что-то в руку Фарзоя. Тот медленно опустил голову и увидел, что на его ладони остался полуоборванный цветок. Как он попал в его руки, он не мог сообразить. В голове шумело, все окружающее выглядело призрачно. Он положил цветок на край балюстрады и побрел обратно.

Пир продолжался. Вернувшись к столу, Фарзой искал глазами ту, с которой только что беседовал, но тут же ощутил нечто подобное гневу или оскорблению. Его прекрасная нимфа сидела в обнимку с простым воином и, смеясь, ела моченые вишни, беря их с тарелки своими белыми пальчиками.

– Князь, – раздался рядом тихий, смеющийся голос Бунака, – ты хотел узнать, кто эта красавица. Я был отвлечен Пифодором и не успел ответить тебе. Это – Пситира, дочь ремесленника, невеста воина Иафага. Завтра их свадьба. Видишь, как милуются молодые! Они счастливы в новом царстве Савмака!

Обескураженный Фарзой широко раскрыл глаза, хотел о чем-то расспросить Бунака, но лишь вздохнул. Взяв в руки чашу, сказал шуту:

– Налей до самых краев! Я хочу выпить за здоровье жениха и невесты!

И, смотря на густую струю вина, беззвучно льющуюся в сосуд, добавил с усмешкой:

– Кажется, мне и впрямь пора возвращаться в Скифию.

6

Под прикрытием ночной темноты через пролив переправилась целая флотилия лодок, перегруженных людьми. Слышались стоны и проклятия, вперемежку с радостными восклицаниями и приветствиями. Высаживаясь на берег, люди грозили кулаками в сторону Фанагории.

К месту высадки Атамаз придвинул более двух сотен хорошо вооруженных панцирных воинов, опасаясь измены.

Но это была излишняя предосторожность. Из лодок вышли рабы, что бежали из Фанагории после неудачного восстания. Среди них выделялись силуэты женских и детских фигур. Тяжелораненые не могли сами выйти на берег, стонали и охали, просили помощи.

Спускаясь к берегу, Савмак выслушал подробный рассказ Атамаза об этих людях.

– Хотели они вырезать господ и присоединиться к нам. Не вышло! Подавили их, почти всех перебили, только вот эта кучка спаслась.