Восстание на Боспоре
Шрифт:
Пьяный Зенон при этих словах медленно поднял голову и уперся мутным взором в нового царя. Старик выглядел не столь уж хмельным, в его глазах вспыхивали огни скрытой насмешки.
– Боспорскому царю Савмаку, что даровал мне на пиру несколько чаш вина, а сейчас еще и жизнь, – слава! – проговорил он довольно отчетливо. – А я думал, что молодой царь не жалует пьяниц.
– Нет, Зенон-наставник, не как пьянице оставляю я тебе боспорское гражданство, а как пожилому и уважаемому человеку. А что ты связался с лихоимцами и кончеными людьми, вроде Форгабака или Оронта, не
– Еще раз – слава! – поднял руку Зенон все с той же скрытой насмешкой. – Разреши предупредить тебя в ответ на твою милость?
– Говори.
– Помни, Савмак, боги завистливы. Они чаще мечут молнии в самые высокие здания, горы и деревья, как это уже заметил отец историк Геродот. И выдающихся людей они любят поражать несчастьями, ибо боятся, как бы люди эти не затмили их самих.
– Спасибо за мудрые слова, – усмехнулся Савмак, – но я не Крез и не могу считать себя самым счастливым из людей. Ибо всю жизнь я страдал от других. А что оказался главой царства рабского, то это не счастье, а тяжелая должность, что-то вроде ноши, взваленной на меня богами. Я уже почувствовал это.
Повернув голову в сторону воина, что смотрел на него с немым восторгом, царь спросил:
– А это кто такой?
– Я – твой воин, готовый разить врагов твоих! Имя мое Иафаг. Сейчас я жених Пситиры. И готовлюсь сегодня стать ее мужем.
Последние слова Иафаг произнес с горделивой улыбкой.
– Так ли это? – спросил отца Савмак, стараясь сохранить серьезную мину.
– Так, государь, – развел руками Фений, – ведь любовь не во власти родителей.
Кругом послышался смех.
– Никто в нашем государстве, – громко произнес царь, – не смеет взять женщину или девушку в жены или любовницы насильно. А ну, спросим саму Пситиру – хочет ли она стать женой этого воина?
Перед царем появилась девушка с большими глазами и тяжелой косой.
– Узнаю тебя, вчерашняя танцовщица, – кивнул головой царь.
– Да, это я! – ответила Пситира взволнованно.
Смотрела она на царя без страха, скорее с любопытством и восторгом, поправляя рукой подаренное царем ожерелье.
– Ты невеста этого воина и хочешь стать его женой?
Девушка стыдливо склонила голову и утвердительно поклонилась.
– Желаю тебе счастья и хороших детей! А теперь скажи, – зачем ты звала меня?
8
Пситира смело подняла голову. Но Фений предупредил ее. Он вдруг изменился в лице, борода его затряслась, голова ушла в плечи. Страшные предположения ударили в голову. Он опустился на колени и произнес, глотая слова:
– Прости, великий царь! И дочь мою глупую – тоже! Знаю, ничто тайное не укроется от тебя. Но Пситира по доброте своей приютила беглянку с того берега, хотя ты и запретил давать приют случайным людям.
– Какую беглянку? – насторожился царь. – Где она?
– В доме, милостивый государь, не будь строг!
Савмак, не обращая внимания на испуг хозяина, направился к двери вслед за Пситирой. Пропустив царя в дом, девушка решительно стала на пути Атамаза и Бунака,
Толпа при виде обнаженных клинков почуяла недоброе и стала быстро редеть.
С непонятным волнением царь вошел в полутемную комнатушку, освещенную полураскрытым оконцем. Здесь никого не было. Стоял стол с остатками праздничной трапезы. Ему показалось, что занавеска в углу шевельнулась. Он подошел и откинул легкий полог.
Перед ним стояла Гликерия.
Девушка прислонилась спиной к деревянной подпорке, поддерживающей низкий потолок. Одной рукой она держала ворот холщовой рубахи, залатанной у подола, другой как бы хотела защититься от того, кто стоял перед нею. Ее босые ноги носили следы ссадин, волосы растрепались после сна. Исхудалое лицо выражало душевную боль и смятение. От внутреннего напряжения и неожиданности глаза были широко открыты, на щеках алел румянец.
Гликерия безмолвно смотрела на высокого мужчину, пригнувшего шею под низким потолком. Ее губы чуть шевелились, словно пытаясь задать мучительный вопрос: как он узнал, что она здесь, зачем пришел?
Она не ожидала, что Савмак так скоро узнает об ее прибытии, да еще сам явится в этот дом. У стены виднелось смятое ложе из соломы. На маленьком столике стояла глиняная чашка с кусочками мяса, перемешанного с просовой кашей и луком.
– Гликерия, – в изумлении прошептал Савмак, – ты здесь?! Я нашел тебя совсем не там, где искал. А искал я тебя в царском дворце, в имении Саклея… Почему ты скрывалась от меня?
Глаза его стали привыкать к слабому освещению. Он разглядел, что она изменилась, поблекла. Молочная кожа на лбу стала более обтянутой, истонченной, черты лица выступили резче. Но в серых глазах чувствовалась все та же твердость. Она не проявила стыда за свою бедную одежду, старалась держаться так, словно продолжала оставаться свободной и гордой боспорянкой, уверенной в себе. Возможно, это была лишь маска, под которой таились душевная боль и оскорбленное самолюбие.
– Я прибыла сюда ночью вместе с фанагорийскими рабами-повстанцами под твою защиту, – произнесла она с усилием, каким-то чужим голосом, – вернулась из позорного рабства!
– Из рабства? – изумился Савмак. – Кто же поработил тебя?
– Да, из рабства, с одним желанием сказать тебе, что твоя жизнь и дело твое в опасности. Но хотела сделать это не сама, а через людей. Видимо, Пситира выдала меня.
– Спасибо! Ты вторично предупреждаешь меня и моих друзей в час опасности и опять рискуешь ради этого. Как благодарить тебя – не знаю!.. Но чьей же рабой стала ты? Если Саклея, то его нет в живых.
– Они, враги твои, собираются высадиться в Парфении. Мне стал известен разговор Карзоаза с хозяином моим… Олтаком… – тихо, опустив голову, продолжала девушка. – У них все готово для переправы на этот берег. Раб, что подслушал их, погиб, мне же передала это одна рабыня…