Восстание на Боспоре
Шрифт:
Так одна и та же богиня разделилась на две ипостаси, соответственно разделению тогдашнего общества на два взаимно неприязненных и борющихся лагеря – богатых и бедных, счастливых и несчастных, просвещенных мудростью и прозябающих в невежестве.
Нужно сказать, что боспорская Афродита восприняла многие восточные черты, немало заимствовала из обихода сирийской Кибелы с ее религиозной проституцией и других богинь Востока. Синдида усовершенствовала ее культ, усилила эротические мотивы в служении ей. Она сумела так поставить дело, что никто не освобождался от налога на любовь, который под видом умилостивительных и благодарственных
Синдида прекрасно чувствовала себя в роли, отведенной ей магистратом, а солидные взносы, которые ее храм делал в государственную казну, обеспечивали ей уважение и покровительство со стороны властей. К тому же большинство сильных и богатых в разные периоды своей жизни обязательно прибегали к услугам Синдиды. Ибо храм Афродиты Пандемос обладал огромнейшей притягательной силой для людей всех сословий.
Жрица с двадцатью или тридцатью хорошенькими прислужницами содержала святилище в образцовом порядке и чистоте. В храме всегда пахло свежей травой, разбросанной по полу, а у ног богини никогда не переводились живые цветы. Полутемный, небольшой, но уютный храм с его прохладой, смазливыми лицами прислужниц и таинственной тишиной действовал на каждого прихожанина умиротворяюще и одновременно вызывал непреоборимое чувство сладкого томления, жажды любовных утех.
Несколько девушек, распустив пушистые волосы и взяв в руки сладкозвучные кифары, начинали петь тихими голосами хвалебный гимн божеству, после чего посетители в избытке чувств не скупились на щедрые приношения. Впрочем, здесь принимали все – деньги и ценные вещи, мешки с хлебом и крупами, вино и свиные окорока. Каждый жертвователь всегда встречал ласковый взгляд и теплое слово.
За храмом в зелени непролазных кустарников приютилось еще одно довольно просторное здание, куда охотно и с чувством приятного волнения шел посетитель, очистив молитвой душу свою от тревог и смятений, принеся жертву прекрасно изваянному кумиру, что с многообещающей и вместе насмешливой улыбкой стоял на мраморном цоколе в храме.
В этом здании, несколько покосившемся от времени, тоже царила атмосфера отдыха и отрешенности от мирских забот и дел. Опять зеленая трава под ногами, всюду цветы и пучки душистых ветвей, столы и скамьи и аромат мускуса, приятно смешанный с духом жареной баранины и благоуханием раскупоренной бочки.
Здесь Синдида расторопно принимает от каждого посетителя посильный взнос и смотря по его величине наливает вино и подает вкусные пирожки с печенью и хрящиками, которые тоже славятся на весь «нижний» Пантикапей. Не важно, что в эти пирожки идет мясо не только баранов, но и лошадей. Местные вкусы не возражают против такого выбора. Лошадь – животное чистое, и ее мясо принято за всеми столами в стране скифов.
С уходом солнца на покой и наступлением темноты маленький и тихий мирок Синдиды сразу оживает. Посетители становятся разговорчивее, шумнее, вино ударяет в головы, появляются ласковые и способные на веселые проказы храмовые рабыни-иеродулы, они исполняют свои особенные танцы, от которых вспыхивает кровь изрядно охмелевших посетителей. Тогда храм закрывается, зато зеленые заросли сада таинственно оживают. Слышится шепот и смех. Из самой харчевни доносятся негромкие голоса, кто-то затягивает песню. Редко можно услышать здесь крепкое слово, брань или угрозы. Любителям скандалов не место в ограде храма. Их выводят за калитку под руки. Ибо храмовый двор и сад – убежище любви и радости, но не место для ссор и пьяных безобразий. И нужно признать, что Синдида сумела создать определенный порядок, нарушать который никому не было позволено. За всякое нарушение храмовых правил городские власти наказывали строго. Раба – палками, свободного – принудительными работами, богача – покаянными жертвами, иностранца – штрафами, даже запрещением торговать.
Но дикий разгул все же прорывался сквозь внешнюю благопристойность если не в храмовом дворике, то вне его, особенно в портовых харчевнях и на улицах, где толклись люди всяких племен и наречий.
Любители приятных развлечений и уединения вдвоем, особенно если имели туго наполненную мошну, после молитв у алтаря богини шли в домики гетер, женщин свободных и независимых, которые, однако, исправно платили налог Синдиде и всячески ублаготворяли строгую жрицу. Ибо она являлась старшей над ними, поставленной властями города.
5
После встречи Диофанта и посещения иеродулами-танцовщицами корабля заморских гостей веселая компания возвратилась в храм Афродиты. Оронт и его два товарища покатывались со смеху, вспоминая подробности встречи. Они слезли с коров, которых сразу же увели храмовые рабы, и прошли в храм. Там уже щебетали девушки, отдавая хозяйке то, что заработали.
– Что-то мало, – ворчала жрица, ссыпая деньги в кошель, – и все больше медь… Фи! Эти солдаты платят за любовь и радость медью!.. Скареды, варвары!.. Где же их добыча?..
– О величавая и дородная! – с комической торжественностью произнес Оронт, появляясь в дверях. – Три коровы посвящают храму раб Афродиты Оронт и его пьяные друзья! Ты жаждешь, как всегда, золота? Вот оно!
С этими словами гуляка бросил к подножию идола горсть золотых монет, которые запрыгали по полу веселыми искорками. Все, включая и Синдиду, кинулись собирать деньги. Жрица кряхтела, ползая на четвереньках, и бросала сердитые взгляды на девушек, боясь, что какая-либо из них припрячет золотой. Оронт подмигивал Зенону и Форгабаку. Все трое смеялись.
– Поглядите, братцы мои пьяницы, – восклицал Оронт, – как шустры и резвы эти девчонки! Зато Синдида напоминает старую больную жабу. Она еле поворачивается. А ведь было время, когда и ты, Синдида, была проворна и мила, как они. Ползай по полу, может, растрясешь жир свой. Поторапливайся, однако, а то мы голодны как волки и можем разорвать тебя на части и сожрать! Хотя я уверен, что потом страдали бы желудками от твоего жидкого сала.
Оронт был сказочно богат и щедр. Из него буквально лились деньги в бездонный карман жрицы, а оттуда в тощую государственную казну, не брезгающую никакими доходами. Поэтому откупщику позволялось почти все. Он был вдов, одинок и коротал свое время в обществе пьяниц, дородной жрицы и ее юных служительниц.
В уютном уголке трапезной все трое жадно чавкали, поедая сочные пирожки с хрустящей начинкой. Сальными губами прикладывались к глиняным кружкам и пили подолгу, отрыгая и отдуваясь. Синдида сидела поодаль и добродушно отвечала на их вопросы. Девушки окружили свою хозяйку и с видом утихших шалуний прижались к ее дородным, пропотевшим за день телесам, обнимали ее обнаженными руками.
– Ох и горячие вы, баловницы! – старалась освободиться Синдида. – А ну, отлепитесь от меня! Идите вон Оронта да Форгабака обнимайте!