Восточная Пруссия глазами советских переселенцев
Шрифт:
бульвара что-то. Люди прогуливались. Ходили мы с ним в зоопарк («Тиргартен»).
Там мало что изменилось. Сейчас даже стало красивее, наши надстроили. Фрау
Эрне сочувствовала нашим. Приходит она как-то раз и говорит мне: «Люци! Я
дала вашим талончики на хлеб. Только ты скажи им, чтобы получали хлеб, когда
в булочной никого нет». Это она нашим военнопленным карточки дала. На заводе
«Шихау» было очень много подпольщиков из числа вывезенных на работы. Из
волковысских
я узнала уже в гестапо. Им удалось отправить первую партию людей. Дело было
поставлено серьезно, потому что ехали на машинах, с пропуском. На границе
задержали с проверкой, они вынуждены были принять бой. Оттуда ниточка
привела в Кенигсберг. Гестапо не дремало. Один из военнослужащих, с которым я
познакомилась на строительстве бомбоубежища (его звали Леша), просил меня
достать компас. Я взяла с окна, хозяйский. А компас, как потом выяснилось,
оказался детский. Потом этот компас привел гестапо ко мне. Леша работал у
пекаря. Он меня и выдал. Но я его не виню. Его очень сильно избили. Хозяйка
меня часто предупреждала: «Люци, я тебя прошу, не ввязывайся никуда. Это
очень опасно». Я ей обещала. Когда меня уводили, малыш сказал: «Я пойду с
Люди». Он же ничего не понимал. Хозяйка дала мне свое теплое белье. Это был
февраль 1943 года.
Людмилу Михайловну продержали в тюрьме полтора месяца, а затем
отправили в концлагерь Равенсбрюкк, оттуда — в концлагерь Цводау в
Чехословакии. Она продолжает свой рассказ:
— Там было очень много разных национальностей. Много француженок
было, даже были еврейки, но их перед самым приходом наших расстреляли. Как
они плакали, как они хотели жить! В последние дни кормили ужасно: в день
давали по 70 граммов хлеба, и все. Соли в пище не было совсем. А ведь я в этом
концлагере находилась больше года. Нас освободили 7 мая 1945 года англо-
американские войска. Одна француженка встретила своего мужа. Чешек
отпустили, немок тоже. Остались только француженки, польки и мы. Вообще, это
был сумасшедший день. Помню, женщины поймали надзирательниц и остригли
их наголо. Мы хохотали над ними как сумасшедшие. По-моему, это одно из самых
сильных средств унижения, тем более женщины. Позднее пришли русские. Мы их
не узнали вначале: погоны, петлицы. Наши повесили лозунги: «Родина-мать ждет
вас!»
Я вернулась в Ярославль. Паспорт на 1946 год выдали с ограничениями
(нельзя было выезжать из города), НКВД следил за мной, проверял с
пристрастием. Даже знакомые мне говорили, чтобы я не откровенничала, потому
что их расспрашивают, о чем они со мной говорят. Меня вся эта
глубины души. Я всю войну мечтала вернуться на родину. В лагере я
познакомилась с одной француженкой, так она все меня звала после войны
поехать с ней во Францию. Я же мечтала только о доме. А теперь выходит, что
после стольких мучений, выпавших на мою долю, меня подозревают как
завербованную иностранной разведкой! Это был, конечно, бред, но мне это было
10
больно. Поэтому, когда я получила паспорт уже без ограничений, я тут же уехала
в Ригу к сестре.
Одна судьба
Есть люди, по биографиям которых, как по книге, можно изучать историю
страны и удивляться, как это одна жизнь может вместить в себя столько событий.
Такова судьба Ивана Дмитриевича Степанова, одного из многих, кто приехал в
бывшую Восточную Пруссию в конце сороковых.
— Я родился 17 июля 1926 года в деревне Киревка Тимского района Курской
области. Отец, Степанов Дмитрий Епифанович, был крестьянином. Мать,
Степанова Ефросия Матвеевна, была крестьянкой. В нашей семье было 7 детей.
Я был третьим по счету ребенком.
...В 1933 году наступил страшный голод. Мы, дети, пухли с голода.
Свирепствовали разные болезни, особенно дизентерия. Ослабевшие от голода
организмы людей не могли сопротивляться болезням. Много людей поумирало.
Не обошло горе и нашу семью. Сестра Наташа и брат Миша умерли от голода, и
нас у родителей из семи детей осталось пятеро. Но на этом наши беды не
кончились. Все крестьяне должны были выполнять план государственных
поставок различных сельскохозяйственных продуктов, в частности и куриных яиц.
Моя старшая сестра набрала на сдачу ведро яиц. Об этом узнал председатель
сельского совета Степанов Андрей Петрович, и он решил забрать эти яйца
вместе с продавцом магазина и еще кем-то. И вот они трое забрали эти яйца для
своих личных дел. Шел 1937-й год. Сестра рассказала о случившемся отцу. Отец
пошел к ним, стал стыдить, говорил: «Вы же коммунисты, зачем ребенка
обижаете?» А они после этого договорились между собой — председатель
сельского Совета, продавец магазина и еще кто-то, я не помню кто, — и написали
в НКВД, что мой отец ругал Сталина.
...Когда отца арестовывали, мать от отчаянья плакала и причитала. Потом,
когда она побывала в Курске и ей в тюрьме сказали, что отца там уже нет, с ней
случился обморок возле самой тюрьмы. Не знаем, что она там говорила и
кричала в обморочном состоянии, но ее оттуда, от тюрьмы, увезли в