Восточная Пруссия глазами советских переселенцев
Шрифт:
было несколько банок мясных консервов, которые я подобрал в лесу при
отступлении, эти консервы я отдал тетке, которая тут же послала меня поискать
12
чего-нибудь съестного, хоть корку хлеба. Я отправился в деревню по тропинке
через посевы ржи, и меня заметили мадьяры, служившие у немцев в тыловых
частях. Мадьяры сидели в повозках, каждая из которых была запряжена шестью
огромными лошадьми. Повозки двигались по направлению к передовой. Заметив
меня, мадьяры
слов, все же решил подойти. Они спросили: «Партизан?» Я сказал, что я — не
партизан, что иду к матери. Штаны у меня были завернуты, я был босиком.
Мадьяры посмотрели, что у меня длинные и грязные волосы, а слово «мама»
почти международное. Тогда один из мадьяр взял кнут с проволокой на конце и
три раза стеганул меня по босым ногам. Была страшная боль, даже кровь
выступила, а мадьяры захохотали и поехали дальше. Я боялся, что они
выстрелят, но этого не произошло. Я вернулся к тетке, и вскоре мы вчетвером
вернулись в свое село.
Во время движения по дороге мы тащили тачку. У некоторых в тачку были
запряжены коровы. Немцы со своих грузовиков и открытых грузовых автомашин,
с которых «на всю вселенную» играла музыка, фотографировали нас. После
фотографирования они, глядя на нас, взрывались хохотом. Вместе с немцами в
машинах были огромные овчарки.
Вернулись в наше село. Вокруг были видны следы тяжелого боя. На ветках
деревьев висели человеческие внутренности. Был июль. Жара страшная. Вонь
ужасная. Смотришь, лежит у дороги убитый в шинели, а под ней — одни кости,
мясо черви съели; за две недели одни кости оставались от человека или
лошади...
Нас забрала к себе жить тетка, сестра нашей матери. У ее мужа остался
сруб, и он с моей помощью его отремонтировал. Вместо крыши, без стропил,
положили солому. Так и жили. В зиму с 1942 на 1943 год немцев разгромили под
Сталинградом, и они стали отступать, особенно румыны и мадьяры. Не стали
воевать за немцев эти ихние союзнички. В эту зиму в нашей деревне оказался
Василий, по прозвищу Галей. Он еще до войны был командиром Красной Армии.
Откуда он взялся в нашей местности в то время, мы не знали, может, из плена
сбежал. Василий нас, ребят, собрал и спросил: «Оружие есть?» У каждого из нас
были автоматы, гранаты и винтовки. И Василий предложил нам, пацанам, под его
предводительством нападать на небольшие группы отступавших немцев и
мадьяр.
Как-то в нашей деревне, в одном из домов, остановился немецкий взвод,
человек тридцать. На санках, которые они тащили вручную, лежали продукты. Мы
послали к немцам одну женщину посмотреть, как они расположились.
их не тронули, а утром, когда они тронулись в дорогу, мы их обстреляли. Двое
немцев упало, а остальные бросили саночки и убежали. Трупы этих двух убитых
немцев мы отволокли в ров. Это был первый случай. В другой раз мимо нашего
села ехала огромная немецкая машина, у которой спереди были резиновые
колеса, а сзади — гусеницы, мы ее звали «Фома». Эта машина остановилась в
деревне, а потом, когда она тронулась, мы ее обстреляли из конюшни и из дома.
Немцы бросились из машины, оставив в ней двух раненых офицеров. Галей
сказал, что это фашисты, и добил их. В машине было обмундирование. Я взял
себе танкистские черные штаны и офицерские сапоги и переоделся.
...Зима 1942-1943 годов была очень суровая, морозная. Немцы и их союзники
отступали. Как-то раз шли они ночью, а утром мы увидели, что много винтовок в
снег воткнуто и стоят они, как стебли от подсолнухов. Однажды к нам в хату
занесли одного немца с обмороженными ногами. Он просил молока. Тетка дала
ему горячего молока. Немец был в звании майора. Пролежал он у нас два или
13
три дня. Ноги у него были обморожены, они распухли так, что даже нельзя было с
них снять сапоги. На руке у немца были маленькие золотые часы. Ему мой
дядька предложил отдать их, потому что тот все равно умрет, но этот офицер
вытащил из-под подушки маленький пистолет и пригрозил им дядьке. Дядька в
Первую мировую войну был в немецком плену и немного знал немецкий язык.
Дядька сказал, что этот офицер не немец. Как потом оказалось, это был
итальянец. Через три дня немцы стали отступать из села. Однажды утром я
различил на фоне снега белых лошадей, на которых сидели люди в белых
маскировочных халатах. Сначала я спрятался в стог соломы, но потом увидел на
выглядывавших из-под капюшонов маскхалатов шапках-ушанках красные
звездочки. Это были наши. Я вылез из стога. Один из конников спросил, увидев
меня: «Парень, где немцы?» Я ответил, что один в нашей хате и что у него под
подушкой пистолет. Наши ворвались в дом, отняли у офицера пистолет, раздели
его, разрезали сапоги, вывели на улицу к оврагу и три раза выстрелили в него.
Этот офицер упал, а наши ускакали дальше. Это было днем. На следующее утро
мы решили пойти поглядеть на убитого. Ночью был двадцатиградусный мороз.
Подойдя к оврагу, мы увидели, что того итальянского офицера не убили. Он
сидел на снегу и рукой тер подбородок. Инвалид из нашей ребячьей группы
добил этого офицера из винтовки, чтобы не мучился.