Восточная война
Шрифт:
Дистанция была небольшой. Кабельтовых пять. Однако, прежде чем торпеды успели дойти до своих целей, пятидюймовые пушки «Святослава» дали по десятку выстрелов[2].
Одновременно с этим обработали и побережье. Только не пятидюймовками, а 20-мм «картечницами» Максима, которых на эсминце данного типа стояло по две установки.
Хайрем Максим по просьбе Императора взял старые картечницы Гатлинга, принятые на вооружение еще при посредничестве Горлова еще в начале 1870-х годов. Заменил им стволы на новые, толстостенные, под 20-мм выстрелы, разработанные для крепостного ружья Мосина. Ну и прикрутил туда ленточное питание[3] и электрический
Прозвучала серия взрывов.
Это торпеды достигли японских эсминцев.
А «Святослав», огибая дымящиеся корпуса двух противников продолжает стрелять из своих 127-мм пушек по третьему. И, изредка, из 20-мм гатлингов. Белого флага ведь нет. Так и что? Значит не сдаются. Эффект от коротких очередей был чудовищным! Вж-ж-ж-ж. И та толпа людей, что скопилась на эсминцах, просто взрывалась кровью и ошметками тел, разлетающихся в разные сторону. Вж-ж-ж-ж. И в рубке третьего эсминца все легли. Тонкая обшивка просто не выдерживала 20-мм пуль, которые прошивали ее насквозь. Раз. И внутри рубки оказалась заготовка для тушенки… из нашинкованных людей, забрызгавших собой все стены внутри… и потолок. Страшно, аж жуть…
Петр очнулся от забытья. С трудом разлепил глаза и уставился на белый потолок. Он совсем не походил на те облака, что проплывали где-то далеко в небе, когда он лежал раненый там, в щели. Его задели двумя пулями. Он истекал кровью. И чувствовал, что умирает. Но было хорошо. Он был счастлив… он смог сбежать от того проклятия, в которое сам по глупости вляпался.
На него нахлынули воспоминания.
Вот они с Изабеллой после разговора по душам вновь встречаются. На людях. Чтобы видели те, кто за ними приглядывал. Улыбаются. И даже целуются. Это было так странно. Она была такой вкусно… но ему было настолько тошно, что приходилось прикладывать немало усилий, чтобы не оттолкнуть ее, не скривиться в отвращении…
А потом они пошли на концерт. Его снова претворял Шаляпин. Как тогда, в тот злосчастный день, когда он все понял… и по проклятому стечению обстоятельств выжил. Убила бы Изабелла его и все. И никакой душевной боли. А так…
Кузьмин на концерте полностью сосредоточился на певице, на Наталье Либорской, что выступала во вступлении вместе с Шаляпиным. Да и вообще старался раствориться в песнях и музыке, отвлекаясь от всего в мире. Вступление, как обычно, было совершенно невпопад. Потому как этот джазовый[4] концерт, полностью с ним диссонировал. Песни лились одна за другой. Наталья старалась. Где она одна. Где с ней пел Шаляпин, которому к этому выступлению уступили мужской голос, так как он уже разучил непривычные композиции. Петр смотрел тогда на эту актрису, слушал ее, пытаясь поймать настроение, энергетику, смысл, обычно ускользающей от него музыки. И невольно любовался. Изредка отвлекаясь и, оглянувшись, натыкаясь на напряженное и натянуто довольное лицо Изабеллы. Наигранное до отвращения…
От этого воспоминания Петр резко открыл глаза, скривился и едва слышно застонал.
– Тише, тише, - вдруг произнес ненавистный голос, и кто-то тряпочкой промокнул пот у него на лбу.
Петр скосился и замер. Рядом с его постелью сидела она… Изабелла. И вид имела самый уставший, измученный, с кругами под глазами. Хуже того, эта су…, эта женщина удивительно органично имитировала заботу и какую-то обеспокоенность.
– Что ты здесь делаешь?! – С нескрываемой ненавистью и раздражением в голосе прохрипел он. И они встретились взглядами. Он ее буквально испепелял. А она… она заплакала… смотрела на него с болью в глазах и беззвучно плакала. По ее щекам медленно текли редкие слезы. И явно уже не первые. Лицо, такое ухоженное обычно, выглядело не только сильно уставшим, но и заплаканным… и даже чуть припухшим.
– Уходи! – Прохрипел он с прямо-таки вибрирующим, звенящим раздражением.
– Молодой человек, - раздался откуда-то с боку незнакомый мужской голос. – Что вы себе позволяете? Ваша невеста уже пятые сутки ночи не спит, ухаживает за вами, обмывает, утку выносит, всячески помогает врачам. А вы? Понимаю, вам неловко представать перед ней в столь беспомощном виде, но проявите уважение. Медсестер не хватает, так как к нам перебросили раненых из-под Ляо-Яна. И если бы не ее старания, вы бы тут заросли уже в собственном говне.
Петр раздраженно глянул на того, кто это говорил, и как-то потупился. Перед ним стоял уже немолодой врач, самого усталого, прямо-таки изможденного вида, и смотрел на него с осуждением.
– Я… - попытался что-то пробормотать Кузьмин, но доктор его перебил.
– Извольте извиниться перед девушкой. Она вас, бредящего, в забытье, с ложечки бульоном отпаивала. Говно за вами возила. Ваша жизнь была в ее руках. Она вас выходила. С того света вытащила. А вы? Что вы себе позволяете?!
Петр нервно кивнул и с круглым от удивления глазами повернулся к Изабелле. Та продолжала тихо плакать, поджав губы и с нескрываемой болью смотреть на него.
– Я жду. – Настойчиво произнес врач.
– Прости меня, - с огромным трудом выдавил из себя Петр, заплетающимся языком. Он стал словно пьяным от этой новости. Его будто бы обухом по лбу приложили.
– Так-то лучше, - сказал доктор и вышел, тихо прикрыв дверь отдельной палаты, в которой Кузьмин лежал.
– Зачем? – После долгой, очень долгой паузы прошептал Кузьмин. – Моя смерть сделала бы твою жизнь легче… проще…
– Легче и проще? – Горько усмехнулась она.
– Этот приказал? – Вяло кивнул парень куда-то в сторону.
– Этот пришел только на второй день. Велел перевести тебя в отдельную палату. Сказал главрачу, что ты герой. Спас какое-то секретное оборудование от захвата японцами.
– И что?
– Я узнала раньше. И прибежала сюда сразу. А ты… ты трус и мерзавец! Ты знаешь это?! Трус! Неужели ты так меня испугался?! Сбежать захотел, малодушный?!
– А что ты хотела? Чтобы мы как те мыши из анекдота, плакали, кололись, но продолжали есть кактус? Жить с женщиной, которая меня ненавидит и презирает? Самой не противно?
– И поэтому ты решил пойти и погибнуть?
– Я просто выполнял свой долг. До конца.
– Дурак… - совсем расплакавшись, прошептала она.
– Тебе-то чего?
– Не понимаешь?
– Нет, - ответил Петр продолжая смотреть на Изабеллу каким-то не верящим взглядом. – Тебе было бы проще, если бы я умер. Дама ты видная. Уделила бы внимание какому-нибудь полковнику или капитану…
– Замолчи! – Неожиданно резко и жестко произнесла она.
– Не нравиться? Так я не в обиду. Я же честно. Просто положила бы мне подушку на лицо. И все. Тихо бы преставился. А утром поплакала перед людьми…