Вот мы какие!
Шрифт:
Теперь никто из нас больше не сомневался: футболист с таким стажем может смело играть в матче. Только что скажут те ребята, когда узнают, что у нас в команде девчонка? С одной стороны, вроде никто и не запрещал. Но с другой…
Марита опять смеется:
— Эх, головы еловые! Как завертится игра, будет у них время задумываться над этим!
Так и случилось. Никому из наших соперников и в голову не пришло расспрашивать, почему на поле девчонка. Не до того им было…
Лишь после матча, в котором мы победили с разгромным счетом, их вратарь, указывая на Иголочку, спросил, хмурясь:
— Это что еще за новенький? Надо ж, как хитро лупит по воротам.
Мы смутились, не нашлись сразу, что ответить. А вот Марита, услышав, что о ней речь, тут же подошла и бросила по-мальчишески:
— Честь имею — Марис Иголочкин! Рад познакомиться!
ОТЕЦ ТОМИНЯ
Ни для кого не секрет, что отец нашего Томиня — капитан морского корабля. Так же, как и у Югиты. Но ее отец погиб несколько лет назад, спасая норвежское судно. А отец Томиня как плавал, так и продолжает плавать по морям и океанам.
Томинь охотно рассказывал о своем отце, были бы только желающие послушать. Многие приключения бравого моряка мы уже знали наизусть.
Вот, например, однажды его судно перевозило трактора и автомашины для кубинских друзей. Большинство членов экипажа шло на Кубу впервые, настроение было приподнятым, праздничным. Но уже в открытом море барометр стал стремительно падать. Томинь даже точно показывал это место на карте — география была, пожалуй, единственным предметом, по которому он получал твердые четверки. А дальше… Томинь рассказывал так, что можно было заслушаться. Даже в книгах мне не попадались такие красочные описания бури. Все началось с едва заметного шевеления вантов и антенн. Но вскоре шторм набрал силу и с воем обрушился на корабль, словно стая голодных волков. Водный простор наполнился горбатыми белыми спинами огромных волн. Серые нагромождения туч проносились над мачтами корабля, словно долгогривые кони. Отец не покидал капитанского мостика ни днем, ни ночью. Громовым голосом, уверенно и твердо отдавал он команды. (Рассказывая о мужестве отца, обычно косноязычный Томинь становился на редкость красноречивым).
На этот раз буря была особенно сильной и бушевала, как утверждал Томинь, восемь суток. Корабль то взлетал на гребень гигантской волны, то безудержно летел в отвесную бездонную пропасть — и временами казалось, что вот-вот он разлетится на тысячи кусков. Тем не менее команда не теряла спокойствия и уверенности, каждый делал свое дело. И моряки победили!
Томинь рассказывал взахлеб, и у меня появлялось ощущение, что я сам нахожусь на терпящем бедствие корабле, а его храбрый отец — вот он, рядом со мной!
Глаза Томиня сверкали. Он непрерывно размахивал руками, словно сам боролся со страшной стихией, и вроде бы вырастал прямо на глазах, хотя его вихрастая голова по-прежнему оставалась на уровне моих плеч.
Про своего отца мне, к сожалению, ничего такого рассказывать не приходится. Он погиб в автомобильной катастрофе, когда я был еще совсем маленьким. И профессия у него была далеко не героическая — архитектор.
Однажды мы попросили Томиня, чтобы он показал фотокарточку своего отца.
— Ладно, принесу, — почему-то насупился он.
И он действительно принес. Фотокарточка шла из рук в руки. На ней был снят во весь рост бравый капитан. В полной морской форме, с блестящим якорьком на фуражке и золотыми галунами — фото было цветным. Лицо капитана темное, обожженное солнцем и обветренное. Голубые глаза добродушные, улыбчивые.
— Так это же… не отец Томиня! — воскликнула Изольда.
Опять вылезла! Этой всезнайке всегда и все известно лучше, чем другим!
— Сгинь! — зло выкрикнул Томинь. — Болтает тут! — и поспешно сунул фотокарточку в нагрудный карман.
— Не верьте ему!
Изольда страшная спорщица. Если кто-то скажет «да», Изольда из-за упрямства непременно заявит «нет». Если другие что-либо отрицают, она тут же ринется в бой доказывать обратное. Такой уж характер!
— Как ты можешь так говорить? — взялся я за нее. — Откуда, думаешь, Томиню так здорово все известно про корабли и моряков?
— Так я же знаю его отца! Никакой он не капитан, а сантехник. И с Томинем давно уже не живет. У него другая семья.
Да, Изольда умела испортить настроение. Мы так растерялись, что даже не могли ей возразить.
— Врешь! Врешь ты все! — вопил Томинь не своим голосом.
— А на фотокарточке — американский киноартист! — Изольда ткнула в карман Томиня длиннющим указательным пальцем. — Я сама видела его в кино. А вы-то развесили уши!
— Ну и пусть! — неожиданно встала Югита на защиту Томиня. — Твое-то какое дело? Растрещалась, как сорока: «Другая семья, другая семья»… Легче тебе теперь стало, да?
— Пусть не врет! — Изольда твердо стояла на своем. — Настоящий Мюнхаузен!
— А ты… А ты… У-у! — горестно взвыл Томинь, сжав кулаки, и умолк.
Мы тоже молчали. Таким несчастным он выглядел, что ни у кого не повернулся язык спросить, а как же в действительности обстоит дело.
С тех пор Томинь никому больше не рассказывает о далеких морских походах своего отца.
А жаль…
«ПРОШУ СЛОВА!»
После того как классная руководительница похвалила сочинение Сармиты «Лучшие минуты моей жизни», я, улучив удобный момент, выкрал из парты тетрадь. Потом мы хохотали всю перемену. Это было бесподобно! Оказывается, наша великая зубрила мечтает стать лошадиным доктором. Все сочинение от начала и до конца — про четвероногих!
«Мне очень нравилось ходить с тетей Марией на ферму, — писала она в своем шедевре. — Сколько там коров! И у каждой свое имя. Буренка. Белуха. Пеструха. Милка. Цыганка…
Мне нравилось гладить их блестящую шерсть, широкие лбы, угощать пучками травы.
Дядя Юрис, муж моей тети, работает конюхом. Он тоже разрешал мне помогать кое в чем. Постепенно я так привыкла к лошадям, что дня не проходило, чтобы не сбегала на конюшню. Лошади узнавали меня, тихо ржали, словно приветствуя, обнюхивали мои карманы, тыкались в ладони своими бархатными мордами, отыскивая ломти хлеба или кусочки сахара, который я обычно приносила с собой.