Вот пуля пролетела
Шрифт:
— Нет! Вы правы, это дамский напиток, — доктор даже как-то невежливо выхватил у меня стакан из рук. — По такому поводу нужно открыть бутылочку настоящего коньяка. Вы любите коньяк?
— Можно и коньяк, — не стал спорить я.
— Если необходимо, вы увидите господина Мануйлу. Но нам нужно будет дождаться часа, когда он пребудет в спокойном состоянии. Через день, возможно, через два. Вы ведь не спешите?
— До пятницы я совершенно свободен, господин доктор.
— И славно! Вы не пожалеете о своем решении, у нас здесь можно славно провести время. Простите, я вас покину
И он покинул.
Вернулся он не через две минуты, а через двадцать, но я был к этому готов. Сидел спокойно. Смотрел на портреты вельмож елизаветинских времён, украшавшие стены. На расписной потолок, повторяющий Снайдерса. На окна, в которых начиналась ночь.
— Я проведал больного. То есть господина Мануйлу. Сейчас он возбужден, но есть признаки наступающего улучшения. Болезнь протекает приступообразно, светлые периоды сменяются тёмными… Ах, где же наш коньяк? Гектор, каналья, где коньяк?
Лакей вернулся с бутылкой.
— Нет, не то. Принеси коньяк, что в сундуке, понял? — и, обращаясь ко мне, добавил:
— Гектор хороший слуга, но с возрастом немножко поглупел.
— Да пусть его, коньяк. Раз пост, то пост. Лучше расскажите мне о достопримечательностях замка.
— Достопримечательностях? Я не знаю. Это же новый замок. Молодой. Ему нет и ста лет. Если бы вы видели родовой замок Гольшанских!
— Вы, я вижу, хорошо знакомы с Гольшанскими, пан Сигизмунд.
— Именно благодаря им я и смог стать доктором. Граф Анджей Гольшанский сделал много хорошего людям. И мне в их числе. И потому да, я предан его дочери, — с некоторым вызовом сказал он.
— Граф Анджей Гольшанский… Мои предки в родстве с князьями Гольшанскими, но их род пресекся, кажется, в шестнадцатом веке.
— То старшая ветвь. В родстве, говорите?
— Да, женою одного из баронов Магелей была княжна Софья Сапега, племянница князя Семена Гольшанского.
— Вот как… Вы, господин барон, стало быть, древнего рода?
— Весьма древнего. Первый барон Магель сражался при Гастингсе. То есть сражался он еще обыкновенным человеком, но после битвы стал бароном. Вильгельм пожаловал ему титул и земли. От земель и след простыл, но титул сохранился. За восемьсот лет вся знать Европы так или иначе перероднилась, мы тут все друг другу сыновья или крестники, да. Ничего удивительного, мой знакомый профессор математики считает подобное неизбежным и даже доказал это с помощью мудрёных вычислений. Значит, не знаете достопримечательностей? Жаль, жаль. Алексей Мануйла писал о необыкновенном старинном колодце, что он нашел на земле Замка.
— Колодце? Возможно, но я не вникаю в хозяйственные дела. Колодцы обыкновенные, мне думается. И смею напомнить, что Замку менее ста лет. Впрочем, как посмотреть, как посмотреть… — пан Сигизмунд намекал, что понятие «старинный» у дворян в третьем поколении и у дворян родовитых разное.
— Ну, хорошо, — я поднялся. — Пойду совершать вечерний моцион. Где вы посоветуете мне гулять, пан Сигизмунд?
— Гулять?
— Обязательно. Полчаса перед сном творят чудеса. Оно и в геморроидальном отношении полезно — гулять.
— Здесь так не принято… Вокруг Замка, разве.
— Отлично. Вокруг Замка. И не заблужусь, — я пошел к выходу.
Далеко не ушёл.
— Позвольте составить вам компанию, — догнал меня доктор.
— С превеликим удовольствием.
Действительно, особо не погуляешь. Ни тебе фонарей, ни света из окон, они, окна Замка, были темнее тьмы, только в двух угадывался тусклый свет от одной или двух свечей. Но июньские ночи светлы, и потому можно было идти по дорожке, вымощенной желтым кирпичом, шириной чуть больше аршина.
Я и шёл. Чуть позади держался доктор: рядом и места не было, и негоже мелкому шляхтичу равняться с родовитым бароном. Ну, так он, верно, думал.
— Где мой кучер?
— Не беспокойтесь, господин барон, он и лошади совершенно устроены.
— Вижу, пан доктор, у вас нет своих мужиков и своих лошадей. И первым, и вторым нужен хозяйский пригляд, что в Бразилии, что в Польше, что в России. Иначе забалуют.
— В Польше рабов нет! — сказал пан Сигизмунд.
— Я разве о рабах говорю? Любой хозяин заботится о хозяйстве, каким бы оно ни было. Иначе скоро останешься ни с чем. Дело требует учета и контроля! Любое дело — военное, строительное, банковское. И мелочей нет! Знаете, пан доктор, из-за того, что в кузне не было гвоздя, конь короля Гарольда захромал, и англичане проиграли великую битву. А норманны — выиграли. Не потому, что были храбры, англичане тоже не трусы. Но у норманнов больше порядка. Орднунг!
Пришлось пану доктору вести меня на конюшню.
Не красно поместье господским домом, красно конюшней. А местная конюшня была в упадке. Из полусотни стойл заняты были полдюжины. Лошади, впрочем, сытые и ухоженные.
Селифан был умеренно встревожен, но, завидев меня, успокоился.
— Все ли ладно? — спросил я строго.
— Так точно, ваша милость. Овса лошадям дадено, и меня не забыли, — он показал ломоть хлеба, кусок жёлтого сала и луковицу. Пост постом, а без сала нельзя.
— Веди себя и впредь хорошо, — смягчился я, и мы покинули конюшню.
Что странно — хозяйство, похоже, совсем незначительное для поместья такого размера. Кстати о размерах:
— Могу я спросить, велико ли ваше поместье, господин барон? — поинтересовался доктор.
— Почти полмиллиона деревьев.
— Простите?
— У нас поместья по деревьям считают, в Бразилии. Расчищаешь сельвы, это такие экваториальные леса, сажаешь культурные деревья, гуарану или кофе, и год за годом собираешь плоды. А в душах — двести человек, если по русскому счёту. Много ли душ у моего друга Мануйлы? — спросил я доктора.
— Семьсот, по последней ревизии. Чуть больше.
Семьсот душ — это солидно. Но — не похоже. Не слышно здесь семисот душ.
— И где же они, чем заняты? — продолжил я расспросы.
— Земля местная небогата, и графиня милостиво перевела крестьян на оброк. В Петербурге мужички, в предместьях столицы, в иных местах, даже и с семьями. Здесь остались лишь те, без кого никак не обойтись.
Ну, тогда закрытые ворота объяснимы. Мало защитников. А место хоть и недалеко от тракта, но — глуховато здесь. Глуховато. Тихо.