Вот так мы теперь живем

Троллоп Энтони

– Разумеется, я должен буду пойти к старику.

– Она сказала тебе пойти к ее отцу?

– Насколько я помню, что-то в таком роде. Разумеется, насчет денег решает он. Думаю, шансы десять к одному против меня.

Довольно грубо вырвав у матери свою руку, он пошел в спальню, иногда спотыкаясь на ступеньках.

Наследница приняла предложение ее сына! Если так, шансы Феликса и впрямь велики. Леди Карбери была убеждена, что в вопросе замужества упорная дочь всегда возьмет верх над суровым отцом. Однако упорство девушки должно подкрепляться настойчивостью жениха. В данном случае, впрочем, не было пока причин опасаться, что великий человек будет против. По всем признакам великий человек благоволил к ее сыну. Мистер Мельмотт сделал сэра Феликса директором американской компании. Феликса тепло принимали на Гровенор-сквер. И к тому сэр Феликс – баронет. Мистер Мельмотт, без сомнений, хотел

бы заполучить лорда, но раз с лордами вышла неудача, почему бы не удовольствоваться баронетом? На взгляд леди Карбери, ее сыну недоставало лишь денег – у него не было ни процентных бумаг, ни состояния, ни стольки-то тысяч в год, которые можно внести в брачный договор. При богатстве Мельмотта в этом не было настоящей надобности, но великому человеку не понравятся ощутимые свидетельства нищеты. Феликсу нужны средства, чтобы выглядеть лощеным и небедным. Нужны перстни и дорогое верхнее платье, щегольские тросточки, лошадь, а главное – деньги на подарки. Никто не должен видеть, что он нуждается. По счастью, Удача в последнее время улыбнулась ему и подбросила немного денег. Однако, если он будет играть и дальше, Удача все заберет назад – кто знает, может быть, уже забрала. И опять-таки, ему необходимо отказаться от привычки играть, по крайней мере на время, пока его будущность зависит от хорошего мнения мистера Мельмотта. Мельмотт, уж верно, не одобрит игру в клубе, хоть, возможно, одобрит игру в Сити. Может быть, с таким наставником Феликс научится играть на бирже? Во всяком случае, нужно сказать ему, чтобы он ревностно исполнял обязанности директора Великой Мексиканской железной дороги, – возможно, это путь к тому, чтобы нажить собственное состояние. Но какие могут быть надежды, если он будет пить? Какие могут быть надежды, если мистер Мельмотт узнает, что жених его дочери вернулся домой в девятом часу утра и спотыкался на лестнице?

На следующий день она дождалась, когда он выйдет из спальни, и сразу завела разговор:

– Знаешь, Феликс, я думаю на Троицу поехать к твоему кузену Роджеру.

– В Карбери! – воскликнул он, уминая почки в остром соусе, которые кухарке было велено готовить ему на завтрак. – Мне казалось, тебе там было так скучно, что ты больше туда ни ногой.

– Я такого не говорила, Феликс. И теперь у меня есть цель.

– А что Генриетта?

– Поедет со мной. Почему нет?

– Ну, не знаю. Я подумал, возможно, она не захочет.

– Не понимаю, отчего ей не хотеть. И к тому же не может все быть по ее желанию.

– Роджер тебя пригласил?

– Нет, но я уверена, он обрадуется, если я напишу, что мы все приедем.

– Только не я, матушка!

– Ты в первую очередь.

– Ни за что, матушка. Что мне делать в Карбери?

– Мадам Мельмотт сказала мне вчера вечером, что они едут в Кавершем и погостят у Лонгстаффов дня три-четыре. Она говорила о леди Помоне как о своей доброй приятельнице.

– Тьфу, пропасть! Теперь все ясно.

– Что ясно, Феликс? – спросила леди Карбери.

Она слышала про Долли Лонгстаффа и побаивалась, что визит в Кавершем как-то связан с матримониальными видами на молодого наследника.

– В клубе говорят, Мельмотт взялся за дела Лонгстаффа и намерен их выправить. Кроме Кавершема, есть собственность в Сассексе, и вроде бы Мельмотт положил на нее глаз. С этим какая-то канитель, потому что Долли, вообще-то малый безотказный, уперся и не хочет вместе с отцом продавать поместье. Значит, Мельмотты едут в Кавершем!

– Так мне сказала мадам Мельмотт.

– А Лонгстаффы – первые гордецы в Англии.

– Разумеется, мы должны быть в Карбери, когда они будут в Кавершеме. Что может быть естественней? Все уезжают из города на Троицу, почему нам не поехать в фамильное имение?

– Все будет естественно, матушка, если ты сумеешь это устроить.

– Ты приедешь?

– Если там будет Мари Мельмотт, я загляну по крайней мере на день, – ответил Феликс.

Матери подумалось, что для него это вполне любезное обещание.

Глава XIII. Лонгстаффы

Мистер Адольфус Лонгстафф, сквайр Кавершема в Суффолке и Пикеринг-Парка в Сассексе, почти час провел у мистера Мельмотта на Эбчерч-лейн, обсуждая с ним свои личные дела, и остался очень недоволен встречей. Есть люди – в том числе старики, которым следовало бы знать мир, – убежденные, что надо лишь отыскать правильную Медею, которая вскипятит для них котел, и растраченное состояние возродится. Великих чародеев обычно ищут в Сити; там и впрямь булькают котлы, хотя редко что-нибудь омолаживается. Не было Медеи, более могущественной в денежных делах, чем мистер Мельмотт, и мистер Лонгстафф верил: если великий некромант хотя бы глянет на его дела, все мигом исправится.

Однако некромант объяснил сквайру, что собственность не создается взмахом волшебной палочки. Он, мистер Мельмотт, может помочь мистеру Лонгстаффу быстро обратить собственность в деньги либо узнать ее рыночную стоимость, но создать ничего не в силах.

– У вас всего лишь пожизненное право владения, мистер Лонгстафф.

– Да, только пожизненное право. Это обычный порядок с фамильными имениями в нашей стране, мистер Мельмотт.

– Именно. Поэтому вы не можете распоряжаться ничем иным. Конечно, если сын к вам присоединится, вы сможете продать то или другое поместье.

– О продаже Кавершема речи идти не может. Мы с леди Помоной там живем.

– Ваш сын не согласится продать вместе с вами другое поместье?

– Я напрямую его не спрашивал, но он все делает мне наперекор. Полагаю, вы не захотите арендовать Пикеринг-Парк на срок моей жизни.

– Думаю, нет, мистер Лонгстафф. Моя жена предпочтет что-нибудь более надежное.

И мистер Лонгстафф ушел с видом оскорбленной аристократической гордости. Все то же самое сказал бы ему собственный адвокат, и собственного адвоката не пришлось бы принимать в Кавершеме, тем более с женой и дочерью. Правда, он сумел получить у великого человека процентную ссуду на несколько тысяч фунтов всего-навсего под залог аренды городского дома, которую оформит главный клерк великого человека. Все произошло легко и без всякого промедления, не то что обычно, когда деньги не появлялись сразу, как он выразил желание их получить. Однако мистер Лонгстафф уже чувствовал, что дорого заплатит за такую любезность. Впрочем, негодовал он сейчас из-за другого. Он снизошел до того, чтобы попросить у Мельмотта место в совете директоров Южной Центрально-Тихоокеанской и Мексиканской железной дороги, и ему – Адольфусу Лонгстаффу из Кавершема – отказали! Мистер Лонгстафф еще чуть-чуть поступился гордостью. «Вы сделали директором лорда Альфреда Грендолла!» – недовольно заметил он. Мистер Мельмотт объяснил, что у лорда Альфреда есть качества, незаменимые для этой должности. «Я точно сумею все то же, что и он», – сказал мистер Лонгстафф. На это мистер Мельмотт свел брови и довольно резко ответил, что больше директоров не требуется. С тех пор как в его доме побывали две герцогини, он чувствовал себя вправе грубить любому нетитулованного лицу – особенно нетитулованному лицу, просящему у него директорский пост.

Мистер Лонгстафф был высокий, грузный, лет пятидесяти, с тщательно покрашенными волосами и бакенбардами и в тщательно сшитом платье, которое, впрочем, всегда было ему как будто тесновато. Он очень заботился о своей внешности – не потому, что считал себя красавцем, а потому, что гордился своей аристократичностью. По его мнению, всякий, кто в этом смыслит, должен был с первого взгляда определить в нем джентльмена чистой воды и светского человека. Он считал себя неизмеримо выше тех, кто вынужден сам зарабатывать на хлеб. Без сомнения, джентльмены бывают разные, но истинный английский джентльмен – тот, кто владеет землей, старой фамильной усадьбой, портретами предков, наследственными долгами и наследственной привычкой ничего не делать. Он даже начал поглядывать свысока на пэров, поскольку так много людей несравненно ниже его сумели добиться титула, и, три или четыре раза проиграв выборы, пришел к выводу, что место в парламенте – знак плебейского рождения. И все же этот глупый, никчемный человек был не лишен некоторого благородства чувств. Положение мало к чему обязывало, но многое ему запрещало. Оно не позволяло ему вникать в денежные вопросы. Он не оплачивал счета, пока торговцы не начинали ходить за ним по пятам, но никогда не проверял суммы в этих счетах. Он тиранил слуг, но не мог спросить, сколько на кухне выпивается вина. Он не прощал арендаторам браконьерства, но не поднимал арендную плату. У него была своя теория жизни, и он ей следовал, но ни ему, ни его семье это особой радости не приносило.

Сейчас его главным желанием было продать меньшее из двух имений и выкупить из залога большее. Долг образовался не только по его вине, и мистер Лонгстафф считал, что печется не о себе одном, но и обо всех домашних, в том числе о Долли. У того было еще и собственное имение, которое он уже успел заложить. Отец не терпел отказов и боялся, что сын не согласится. «Но Адольфусу деньги нужны не меньше, чем нам всем», – заметила леди Помона. Мистер Лонгстафф только покачал головой и фыркнул. Женщины ничего не смыслят в деньгах. Теперь он вышел из конторы мистера Мельмотта и поехал в экипаже к своему адвокату в Линкольнз-Инн – сказать, чтобы тот передал клерку мистера Мельмотта бумаги на городской дом. Это было крайне неприятно и унизительно. И все из-за жалких нескольких тысяч! Мистер Лонгстафф чувствовал, что мир очень к нему жесток.