Вот так мы теперь живем
Шрифт:
Роджер не находил себе извинений. Он действительно был груб. Он произнес очень суровые слова. Да, он не мог высказать свой взгляд без суровых слов, как не мог смолчать, не кривя душой. Однако в нынешнем состоянии духа он не мог утешиться самооправданием. Она напомнила, что Феликс ее сын, напомнила со всей страстью оскорбленной матери. Роджер знал, что эта женщина насквозь лжива, а ее сын – конченый негодяй, но по мягкости сердца винил только себя и ни в чем не видел утешения. Просидев с полчаса на мосту, он пошел к дому переодеться к обеду – и приготовиться к извинениям, если их примут. У двери, словно поджидая его, стояла Гетта. На груди у нее была
– Мистер Карбери, – сказала она, – маменька так несчастна!
– Боюсь, я ее обидел.
– Дело не в этом, а в том, что вы так… так жестоки к Феликсу.
– Я досадую на себя, что огорчил ее, – не могу выразить, как сильно досадую.
– Она знает, какой вы хороший.
– Нет, это неправда. Сейчас я вел себя очень дурно. Она оскорбилась и сказала, что уедет вместе с вами в Лондон.
Он помолчал, давая ей время ответить, но у Гетты сейчас не было слов.
– Я не прощу себе, если вы и она в негодовании покинете мой дом.
– Не думаю, что она так поступит.
– А вы?
– Я не сержусь. Я не посмела бы на вас сердиться. Мне только хотелось бы, чтобы Феликс был лучше. Говорят, что молодые люди должны быть плохими, а с возрастом они исправляются. Он теперь кто-то в Сити, его называют директором, и маменька считает, работа будет ему на пользу.
Роджер не мог поддержать эту надежду или хотя бы взглядом выразить одобрение директорской должности.
– Я не вижу причин, почему бы ему по крайней мере не попытаться, – продолжала Генриетта.
– Милая Гетта, если бы только он был таким, как вы.
– Девушки другие, вы же знаете.
Только поздно вечером, уже сильно после обеда, Роджер принес извинения леди Карбери; однако он их принес, и она их наконец приняла.
– Думаю, я был с вами груб, когда говорил о Феликсе, – сказал он, – и прошу за это прощения.
– Вы просто погорячились, вот и все.
– Джентльмен не должен быть груб с дамой, мужчина не должен быть груб со своими гостями. Надеюсь, вы меня простите.
Вместо ответа она протянула ему руку и улыбнулась; на этом ссора закончилась.
Леди Карбери сознавала все величие своего триумфа и сполна им воспользовалась. Феликс может приехать в Карбери, ходить отсюда в Кавершем, ухаживать там за Мари Мельмотт, а хозяин Карбери не скажет больше ни слова. И Феликс, когда приедет, не услышит ничего для себя неприятного. Из-за прежних грубых слов Роджеру придется теперь быть любезным. Роджер тоже это понимал и, хотя был мягок и предупредителен, стараясь всячески угождать гостьям, чувствовал, что у него отняли законное право осуждать любые связи с Мельмоттами. В тот же вечер пришла записка – вернее, кипа записок – из Кавершема. Та, что была адресована Роджеру, оказалась довольно длинной. Леди Помона сожалеет, но Лонгстаффы будут лишены радости отобедать в Карбери, поскольку у них полный дом гостей. Леди Помона надеется, что мистер Карбери и его родственники, которые, насколько она поняла, у него гостят, окажут Лонгстаффам честь отобедать в Кавершеме в следующий понедельник или вторник, как им будет удобнее. Леди Карбери и ее дочь получили пригласительные карточки; была карточка и для сэра Феликса.
Роджер, читая письмо леди Помоны, протянул остальные записки леди Карбери, а затем спросил, каковы будут ее пожелания. В голосе его, когда он задал это вопрос, слышалось что-то от прежней резкости. Однако леди Карбери знала,
– Я хотела бы поехать, – сказала она.
– Я, безусловно, не поеду, – ответил Роджер, – но отправить вас не составит труда. Вам надо ответить сразу, потому что слуга ждет.
– Понедельник удобнее всего, – сказала она, – то есть если никто не ожидается здесь.
– Здесь никого не будет.
– Полагаю, мне лучше ответить, что я, Гетта… и Феликс принимаем приглашение.
– Я ничего советовать не могу, – сказал Роджер, думая, как было бы хорошо, останься Генриетта с ним, и как будет неприятно, если ее повезут встречаться с Мельмоттами.
Бедная Гетта молчала. Она, безусловно, не хотела встречаться с Мельмоттами, но и обедать наедине с кузеном Роджером хотела не больше.
– Так будет лучше всего, – проговорила леди Карбери после мгновенного раздумья. – Очень любезно с вашей стороны, что вы нас отпускаете и обещаете дать нам коляску.
– Разумеется, здесь вы можете делать все, что вам угодно, – ответил Роджер, и все равно в его голосе слышалась резкость, которой леди Карбери боялась.
Через четверть часа кавершемский слуга ушел с двумя письмами. В первом Роджер сожалел, что не может принять приглашение леди Помоны, в другом леди Карбери сообщала, что она, ее сын и дочь будут иметь удовольствие отобедать в Кавершеме в понедельник.
Глава XVI. Епископ и католический священник
День, когда леди Карбери приехала в дом своего кузена, выдался штормовым. Роджер Карбери повел себя очень сурово, и леди Карбери страдала – во всяком случае, так хорошо изображала страдание, что Роджер поверил, будто причинил ей боль. Она согласилась не уезжать в Лондон, но осталась с сильнейшей мигренью. Леди Карбери полностью добилась своего, однако лишь ценой шторма. На следующее утро наступило затишье. Вопрос о встрече с Мельмоттами решился, так что говорить о них было незачем. Роджер сразу после завтрака ушел на ферму, сказав дамам, что они могут, если хотят, взять коляску. «Боюсь, кататься по нашим дорогам довольно утомительно», – добавил он. Леди Карбери ответила, что останется наедине с книгами, а с ними она никогда не скучает. Перед уходом Роджер заглянул в сад, сорвал розу и отнес Генриетте. Он лишь улыбнулся, протягивая ей цветок, и сразу ушел, поскольку решил отложить важный разговор до понедельника. Если на сей раз Генриетта примет его предложение, он попросит ее не ехать с братом и матерью в Кавершем. Принимая розу, Генриетта шепотом поблагодарила Роджера, глядя ему в лицо. Она восхищалась правдивой и цельной натурой кузена и горячо любила бы его по-родственному, не желай он другой любви! В душе Генриетта начинала принимать сторону Роджера против матери и брата. Она чувствовала, что лучше вожатого ей не найти. Если б только он не был в нее влюблен, как охотно она вручила бы себя его руководству!
– Боюсь, душа моя, нам предстоят невеселые дни, – сказала леди Карбери.
– Почему, маменька?
– Здесь будет очень скучно. Твой кузен – замечательный друг и лучший муж, какого можно сыскать в Англии, но в нынешнем настроении он не слишком-то гостеприимен. Вспомни, как он говорил о Мельмоттах.
– Не думаю, маменька, что мистер и миссис Мельмотт – приятные люди.
– Чем они хуже других? Пожалуйста, Генриетта, избавь меня от этих глупостей. От бедного Роджера с его сверхчеловеческой добродетелью такое еще можно снести, но тебе незачем за ним повторять.