Вот так мы теперь живем

Троллоп Энтони

Обычному городскому жителю чрезвычайно сложно представить, что творится в голове у такой девушки, как Руби Рагглз. Поденный рабочий и его семья живут, почитай, у всех на виду. Их устремления, хорошие и дурные – честно заработать на хлеб себе и детям или любыми правдами и неправдами добыть выпивку, – открыты каждому, кто удосужится на них глянуть. Про мужчин того слоя, к которому принадлежал Дэниел Рагглз, обычно можно понять, чего они хотят и в каком направлении работает их мысль. Женщина Рагглз – а особенно девица Рагглз – лучше образованна, выше метит, наделена куда более развитым воображением и не в пример хитрее мужчины. Если она хороша собой и не задавлена нуждой, ее мысли воспаряют в мир, о котором она

знает не больше, чем мы о рае, и куда стремится намного сильнее, чем мы в рай. Девица Рагглз намного грамотнее мужчины. Она умеет читать, он кое-как складывает слоги. Она может написать письмо, для него накарябать слово – задача не из легких. Язык у нее бойчее, ум – более острый. А вот в том, что касается истинного положения дел, она гораздо невежественнее. Из встреч на ярмарках, на улицах города, даже в полях мужчина неосознанно усваивает что-то об иерархии своих соотечественников, а чего не знает, того по причине неразвитой фантазии и не пытается вообразить. Женщина строит воздушные замки и уносится к ним в мечтах. Для молодого фермера дочка сквайра – высшее и недоступное существо. Для фермерской дочки молодой сквайр – Аполлон. Ей приятно на него любоваться и приятно, когда он ею любуется. Как правило, опасность вскоре остается позади. Девушка выходит за фермера, появляются дети, и дальше все идет своим чередом.

О мире за пределами Суффолка и Норфолка Руби Рагглз знала меньше некуда, что не мешало ее деятельным мечтам уноситься в смутные выси. Зачем ей с ее красотой, умом – и богатством в придачу – выходить за пыльного Джона Крамба, не повидав тех прелестей жизни, про которые она читала в книжках? Джон Крамб был довольно пригожий малый, честный и работящий, не быстрый на слова, однако никому не дающий сбить себя с толку. Он любил пропустить кружечку пива, но редко напивался допьяна. Однако Руби знала Джона Крамба всю жизнь и ни разу не видела иначе чем пыльным. Мука так въелась в его волосы, кожу и одежду, что не отмывалась до конца даже по воскресеньям. По слухам, кому-то случалось видеть, как сквозь мучнистую бледность проступает скрытый румянец, и все же в целом белизной лица, платья и шляпы Джон Крамб походил более на плечистого призрака, чем на здорового молодого человека. Тем не менее говорили, что он может поколотить любого в Бенгее и взвалить на спину двести с лишним фунтов муки. И еще Руби знала, что он боготворит землю под ее ногами.

Увы, она считала, что может быть кое-что получше такого обожания, и, когда появился Феликс Карбери, смуглый, с прекрасным овальным лицом, блестящими волосами и очаровательными усиками, она целиком отдалась чувству, которое принимала за любовь, а после второй или третьей встречи его ленивые комплименты совершенно затмили для нее все честные обещания Джона Крамба. Впрочем, при всей своей глупости Руби Рагглз имела определенные принципы и даже при своем невежестве знала, что некоего падения следует избегать. Она думала, как, видимо, думают мотыльки, что можно влететь в пламя и не спалить крылья. Она была по-своему хорошенькая, с длинными кудряшками (в будние дни на ферме их видели накрученными на папильотки), большими круглыми глазами, довольно темными, и тонкой смуглой кожей. Еще она была сильная, здоровая, рослая и своевольная, чем изрядно портила кровь деду, старому Дэниелу Рагглзу.

Феликс Карбери сделал крюк в две мили, чтобы вернуться через Шипстоунский березняк, рощицу меньше чем в полумиле от фермы на Овечьем Акре. Там, где клинышек леса подходил к дороге, были ворота на луг, которые сэр Феликс помнил, назначая свидание. Проселочная дорога бывала безлюдной и в обычные дни, а уж в воскресенье – тем более. Он шагом подъехал к воротам, остановил лошадь и довольно скоро разглядел девичью шляпку под деревом на опушке рощи, на берегу канавы. Задумавшись на мгновение, куда деть коня, сэр

Феликс выехал на поле, затем спешился, привязал лошадь к ограде, идущей вдоль рощи, и фланирующей походкой направился к Руби Рагглз.

– Хорошенькая наглость, назвать себя другом! – сказала она.

– Разве я тебе не друг, Руби?

– Тоже мне друг! Перед отъездом вы обещались вернуться в Карбери через две недели, а было это ой как давно.

– Но я тебе писал, Руби.

– Что с писем радости? Только и думай, то ли почтальон прочтет, то ли дед увидит. Я не одобряю писем и прошу вас их больше не писать.

– Он их видел?

– Если не увидел, то не вашими стараниями. Я не знаю, зачем вы приехали, сэр Феликс, и не знаю, зачем пришла с вами встречаться. Все это как есть дурость.

– Потому что я тебя люблю, оттого и пришел, а, Руби? И ты пришла, потому что любишь меня, а, Руби? Разве не правда?

И он, улегшись рядом с девушкой, обнял ее за талию.

Незачем пересказывать все, что прозвучало между ними в эти полчаса. Руби Рагглз была, без сомнения, на седьмом небе. Ее лондонский ухажер с ней, и, хотя слова его были полны презрения, он говорил о любви, давал обещания и называл ее красавицей. Девушка не особо ему нравилась, и он поддерживал их связь лишь потому, что молодым людям так положено. Довольно скоро он начал думать, что запах пачули неприятен, мухи несносны, а земля жесткая. Руби готова была сидеть и слушать его вечность. Вот они наконец, те радости жизни, о которых она читала в затрепанных старых романах из маленькой платной библиотеки Бенгея!

Но что дальше? Она не решалась попросить, чтобы сэр Феликс на ней женился, – не смела произнести эти слова, а он не решался попросить, чтобы она стала его любовницей, побаиваясь ее животной отваги, силы и огня в глазах. Довольно скоро он пожалел, что назначил ей свидание, однако перед уходом пообещал вновь увидеться с ней утром во вторник. Ее дед будет на ярмарке в Харлстоуне, и она встретит сэра Феликса в полдень на огороде у фермы. Давая обещание, он уже знал, что не придет. Напишет ей из Лондона, попросит приехать и вышлет денег на дорогу.

«Думаю, я буду его законной женой», – сказала себе Руби, идя через луг, чтобы ее не увидели на дороге, по которой проехал сэр Феликс, и не догадались об их свидании. «Ни за кого другого не пойду, хоть меня режь», – добавила она и мысленно погрузилась в сравнение Джона Крамба и сэра Феликса Карбери.

Глава XIX. Гетта Карбери выслушивает признание в любви

– Я подумываю, не уехать ли завтра утром, – сказал Феликс матери в воскресенье после обеда.

Роджер в это время гулял по саду, Генриетта сидела у себя в комнате.

– Завтра утром, Феликс! Ты приглашен обедать у Лонгстаффов.

– Ты придумаешь, как объяснить им мой отъезд.

– Это будет чудовищно невежливо. Как ты знаешь, Лонгстаффы – первые люди в округе. Возможно, ты будешь жить в Карбери, так что лучше с ними не ссориться.

– Матушка, ты забываешь, что Долли Лонгстафф – мой лучший друг.

– Это не повод проявлять неучтивость к его отцу и матери. И не забывай, зачем ты сюда приехал.

– Зачем я сюда приехал?

– Чтобы видеться с Мари Мельмотт чаще и свободнее, чем в Лондоне.

– С этим все устроено, – ответил сэр Феликс тоном полнейшего равнодушия.

– Устроено!

– В том, что касается девушки. Не могу же я здесь идти к старику за согласием!

– Феликс, ты хочешь сказать, что Мари Мельмотт приняла твое предложение?

– Я тебе еще раньше говорил.

– Мой дорогой Феликс! Ах, мой мальчик!

От радости мать обняла упирающегося сына и принялась гладить. Вот первый шаг не только к успеху, но и к грядущему величию! Все молодые люди будут завидовать ее сыну, все матери Англии – ей!