Война и мир. Том 3
Шрифт:
«La guerre de Russie e^ut d^u ^etre la plus populaire des temps modernes: c''etait celle du bon sens et des vrais int'er^ets, celle du repos et de la s'ecurit'e de tous; elle 'etait purement pacifique et conservatrice.
C''etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la s'ecurit'e. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se d'erouler, tout plein du bien-^etre et de la prosp'erit'e de tous. Le syst`eme europ'een se trouvait fond'e; il n''etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congr`es et ma sainte-alliance. Ce sont des id'ees qu'on m'a vol'ees. Dans cette r'eunion de grands souverains, nous eussions trait'es de nos int'er^ets en famille et compt'e de clerc `a ma^itre avec les peuples.
L'Europe n'e^ut bient^ot fait de la sorte v'eritablement qu'un m^eme peuple, et chacun, en voyageant partout, se f^ut trouv'e toujours dans la patrie commune. Il e^ut demand'e toutes les rivi`eres navigables pour tous, la communaut'e des mers, et que les grandes arm'ees permanentes fussent r'eduites d'esormais `a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclam'e ses limites immuables; toute guerre future, purement d'efensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associ'e mon fils `a l'Empire; ma dictature e^ut fini, et son r`egne constitutionnel e^ut commenc'e…
Paris e^ut 'et'e la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent 'et'e consacr'es, en compagnie de l'imp'eratrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, `a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение — антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало-помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем
«Des 400000 hommes qui pass`erent la Vistule, — писал он дальше о русской войне, — la moiti'e 'etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'arm'ee imp'eriale, proprement dite, 'etait pour un tiers compos'ee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Pi'emontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32-e division militaire, Br`eme, Hambourg, etc.; elle comptait `a peine 140000 hommes parlant francais. L'exp'edition do Russie co^uta moins de 50000 hommes `a la France actuelle; l'arm'ee russe dans la retraite de Wilna `a Moscou, dans les diff'erentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'arm'ee francaise; l'incendie de Moscou a co^ut'e la vie `a 100000 Russes, morts de froid et de mis`ere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou `a l'Oder, l'arm'ee russe fut aussi atteinte par, l'intemp'erie de la saison; elle ne comptait `a son arriv'ee `a Wilna que 50000 hommes, et `a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32-й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по-французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.
Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны — назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело-красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.