Война (Книга 2)
Шрифт:
– Ты, товарищ Жилов, имеешь право приказать, - с легкой усмешкой ответил ему Федулин.
– Мы перед тобой, как говорится, в положении "чего изволите". Но я все-таки хочу высказаться до конца.
– Да уж как водится.
– Жилов тоже усмехнулся.
– Ты не промолчишь.
– Ну так слушай.
– Полное лицо Федулина сделалось суровым.
– Если говорить откровенно, то контрудар, в котором примет участие наша дивизия, - это одна из попыток затормозить наступление немцев. Так?
– Может, так, а может, и нет.
– Жилов тоже помрачнел, глаза его стали колючими.
–
– Ну а я о чем толкую?
– Федулин смотрел на Жилова с укором и, кажется, колебался, стоит ли говорить дальше. Но все-таки продолжил: - Я посылаю всех политотдельцев в батальоны обеспечивать атаку. И сам тоже пойду. Если удастся прорыв, штаб дивизии не останется на месте. А немцы, разумеется, будут контратаковать и бомбить... Контратаковать под основание прорыва. Так что и штабу несдобровать.
– Давай покороче, - спокойно перебил Федулина Жилов.
– Что ты предлагаешь?
– Я бы попридержал приказ о Рукатове до конца решения задачи.
– Вот как?.. А знаешь ли ты, что если б случайно подлость Рукатова не была разоблачена... Именно подлость! Мерзкая, гнусная!.. Если б не поймали его за руку, то генерал Чумаков пошел бы под расстрел! А может, и еще кто-нибудь с ним... Тебе это ясно? Фамилия Чумакова уже фигурировала в проекте телеграммы товарищу Сталину - в числе предающихся суду военного трибунала!..
– Вопрос ясен!
– подытожил спор подполковник Дуйсенбиев.
– Идемте на построение. Я зачитаю приказ.
– Учитывая напряженность момента, не надо прерывать работу штаба, приказным тоном сказал полковой комиссар Жилов.
– А политотел пусть строится. Рукатова же следовало бы вызвать сюда...
Дуйсенбиев вышел из палатки, чтобы отметить построение комсостава и вызвать Рукатова. Федулин, вытерев платком вспотевшую шею, сокрушенно заметил:
– Дела-а... Вот тебе и Рукатов! А на меня произвел впечатление думающего человека. Академию закончил.
– При подлой душе ученость хуже невежества, - с раздражением ответил Жилов.
В это время возвратился Дуйсенбиев, а вскоре следом за ним прибежал запыхавшийся Рукатов. Увидев в палатке Жилова, он побледнел, а глаза его сделались затравленными до бессмысленности. Доложил изменившимся голосом:
– Подполковник Рукатов прибыл по вашему приказанию!
– Почему вы думаете, что именно по моему?
– не пряча иронии, спросил Жилов.
– Откуда вам известно, что я тут старший по должности?
– Я сегодня узнал о сформировании сводной группы генерала Чумакова. А вы... Я вас видел в Могилеве.
– Рукатов стоял перед Жиловым с застывшим на лице ожиданием.
– А Чумакова вы в Могилеве разве не видели?
– притворно изумился Жилов.
– К сожалению, нет. Не пришлось.
– А если б увидели? У вас были к нему
– Да, были некоторые вопросы... И мог сказать ему о его семье... Я видел Ольгу Васильевну и Ирину перед отъездом на фронт.
– Где видели?!
– Жилов старался не показать вспыхнувшего в нем волнения: он знал, что генерал Чумаков не ведает, где его жена и дочь, и мучительно страдает от этого.
– В Москве, на квартире покойного профессора Романова. Они переселились из Ленинграда... Очень переживают: кто-то пустил в Наркомате обороны слух, что генерал Чумаков сдался немцам в плен.
– И они поверили?!
– Конечно нет! Я им всячески доказывал, что ничего подобного быть не может.
– А как же тогда вы могли написать о Федоре Ксенофонтовиче такую чудовищную ложь?!
– Жилов не хотел задавать Рукатову этого вопроса, понимая, что никакой ответ не удовлетворит его, однако не удержался: все-таки хотелось увидеть, как поведет себя Рукатов, припертый к стенке.
Сверкавшие волнением глаза Рукатова сделались больше, а холеное лицо приобрело землистый оттенок.
– Я писал то, что мне говорили...
– Он смотрел на Жилова каменно-холодным взглядом, будто готовясь к смертному поединку.
– А за выводы я не отвечаю.
– Ознакомьте его с приказом!
– сурово сказал Жилов подполковнику Дуйсенбиеву, чувствуя, что задыхается от негодования. Затем обратился к Федулину: - Пойдем поговорим теперь с людьми...
– ...Надо так поработать в ротах, чтобы каждый красноармеец и сержант не только хорошо знал боевую задачу, а чтобы душа в нем кричала от ненависти к захватчикам, от желания победить!
– с молодой запальчивостью говорил, обращаясь к стоявшим в строю работникам политотдела дивизии, батальонный комиссар - щуплый, большеглазый, с бледным лицом.
– Проверьте, чтоб у всех была листовка с речью товарища Сталина. И не забывайте: идейная закалка бойцов рождает в бою молодцов! Нет более крепкой брони, чем вера!..
Батальонный комиссар привычным жестом достал из кармана бриджей серебряную луковицу старинных часов, взглянул на них, затем нетерпеливо посмотрел в лес, где виднелась палатка начальника штаба.
Воспользовавшись паузой, Миша Иванюта шепотом спросил у стоявшего рядом с ним Казанского:
– А кто этот батальонный?
– Редкоребров - заместитель начальника политотдела, - не поворачивая головы, тихо ответил редактор.
– Мешок с цитатами.
– Он и без цитат умница, - вмешался в разговор сосед Иванюты слева белобрысый политрук, который первым встретил сегодня пополнение политработников.
– Не спорю. Но почему в холостяках ходит?.. Не знаешь?
– Казанский засмеялся.
– А потому, что объяснялся девкам в любви цитатами и пословицами.
– Вам бы, политрук Казанский, знание их тоже не повредило!
– заметил Редкоребров, и строй отозвался смехом. А батальонный комиссар, оборвав смех суровым взглядом, назидательно изрек: - Пословицы - это плоды опытности всех народов и здравый смысл всех веков, переложенный в формулы.
Казанский не нашелся что сказать, а с правого фланга кто-то громко спросил: