Война с готами. Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона
Шрифт:
При упоминании о женщине трибун так посмотрел на капитана, что у того задрожали коленки. Тридцатилетний Константин воздерживался уже более месяца, каждую ночь ему снились женские груди, большие и белые.
Поняв, что сболтнул лишнего, суетливый, как все египтяне, навклир поспешил исправить ошибку:
– До Ольвии плыть от силы три дня. А там встретите послушных женщин. Поверьте мне, красоту светлых, как свет зари, готок, неистовство в любви смуглых сарматок и сговорчивость женщин севера, которые готовы провести с тобой несколько дней, лишь бы купить мужу или брату византийский нагрудный панцирь, – не забыть
Приняв молчание Германика за согласие, Аммоний решился дать совет:
– Великолепный солдат. Я специально приставил к тебе своего раба, этого забавного грека, чтобы он своими веселыми рассказами отвлекал тебя от мрачных мыслей или грустных воспоминаний. Я старше тебя, поверь мне: хорошая сказка полезнее плохой правды. А правда, увы, всегда – зла.
Мысленно согласившись с доводами навклира, Константин Германик кивнул и направился в свой закуток на корме судна. Хотя идти было нужно всего несколько шагов, он смотрел под ноги, переступая через спящих гребцов. Те снова дрыхнули, ведь последняя тихоходная корбита осталась далеко позади, напоминая черного таракана, только вместо ножек высовывались длинные и казавшиеся тонкими издалека весла, и били они в воду не слаженно, а вразнобой.
Трибун сплюнул с досады и откинул полог своей импровизированной палатки. Зрелище его удивило. На его месте, на александрийском ковре, возлежал грек Аттик и, почесывая брюхо Цербера, о чем-то степенно беседовал с Калебом. К эфиопу придраться было нельзя. Тот все-таки стоял за кромкой ковра, опираясь на метательное копье-панцею. Нес службу, охраняя императорского посланника.
Но паршивый грек!
Занесенную для удара руку остановил возглас Эллия Аттика:
– Калеб – не эфиоп! Он не тот, за кого себя выдает. Вернее, не тот, за кого ты его принимаешь!
Константин Германик опять ничего не понял, но руку опустил, сохранив до поры до времени оставшиеся зубы Аттика.
– Первое. Пошел вон! – скомандовал трибун слуге-рабу. – Второе. Стой! Собаку – гладить, мне – докладывать!
Грек, который моментально соскочил с ковра, улизнуть, однако, не успел. Отреагировав на команду «Стой!», он развернулся, присел на корточки уже вне ковра, протянул костлявую руку и, продолжая чесать встревоженного было суматохой пса, начал свой рассказ:
– Дело, мужественный командир, в том, что мой актерский талант был востребован не только в Риме и Константинополе. Меня часто приглашали выступать в пограничных гарнизонах, а то и за пределами Империи, всюду, где прослышали о моем таланте.
Грек был настолько забавен своим хвастовством, что Германик пришел в хорошее настроение, но улыбку скрыл. Спросил грозно:
– Плаваешь хорошо? До берега далековато, да и вода холодна.
– Нет! – Аттик надел на лицо маску испуга, точь-в-точь как в греческом театре в Константинополе, куда любил захаживать тесть Германика. Только там маска была из глины, а здесь, очень похожая, но не искусственная.
Увидев, что произвел впечатление, лицедей кивнул и поспешно начал пересказ своего разговора с лучником Калебом. Тот, понимая, что речь идет о нем, застыл неподвижной черной скалой, только белки глаз поблескивали.
– Наш Калеб, оказывается, из мероитов, – произнес Аттик. – Не думаю, трибун, что при всем твоем опыте, жизненных странствиях и боевых победах ты что-нибудь знаешь о державе Мероэ.
Константин Германик задумался, потом покачал головой:
– Служил в Африке, но слышу впервые.
– Я, признаться, слышал о тени этого великого царства, когда был в Египте, – продолжил Аттик. – В столицу нашу труппу не пустили завистники-конкуренты, но мы собрали благодарные аплодисменты в провинции. Трибун, везде в Империи нужна греческая речь, везде ее понимают, и страдания Елены Прекрасной, которую, согласно драматургу Еврипиду, спрятали олимпийские боги от превратностей войны именно в Египте, были близки сердцам местных зрителей.
Константин Германик мигом вспомнил рыжие кудри своей юной красавицы жены, дразнящую родинку и белые зубки, но, придя в себя, спросил недоуменно:
– Я чего-то не понимаю, грек? Кто и куда спрятал Елену Троянскую? И из-за кого дрались тогда отважные воины под стенами Трои?
– Бессмертные боги спрятали ее в Египте. А на стенах Трои была только тень Елены Прекрасной, – кротко объяснил Эллий Аттик, опасаясь тяжелой руки офицера. – Я – не виноват. Историю об этом поведал Еврипид много столетий назад. Я все это рассказываю к тому, что с этой слезной драмой наша трупа добралась до окраин Египта, и там я впервые услышал историю о государстве дезертиров.
– Дезертир?! – отбросив в сторону занавеску, в закуток вступил фракиец. Отдал честь командиру, хлопнул по плечу Калеба:
– Смена караула, иди спать. Командир, позвольте обратиться: где дезертир?
В армии Валента, как и в армии Юлиана Отступника, впрочем, как и в любой другой, если она действительно армия, дезертиров ненавидят, карают быстро и зло. Неудивительно, что серпоносец Тирас мгновенно насторожился, оглядываясь и сжимая древко смертоносного оружия.
– Вольно, солдат, – успокоил ветерана трибун. – Ты не поверишь, но наш грек повествует сейчас о целом государстве дезертиров.
– Государстве дезертиров?! – переспросил ошеломленный солдат Империи. В его голове это просто не укладывалось. – А как такое возможно?
– Сейчас грек расскажет, – кивнул Германик.
– Командир, можно я послушаю? – хрипло выдавил из себя Тирас. – Впервые узнать такое за сорок лет!
Фракиец был настолько потрясен, что забыл, что сам только что заступил в караул и теперь просто обязан стать свидетелем происходящего. Неслыханное дело для серпоносца!
Впрочем, сам Константин Германик был потрясен не меньше. «Государство дезертиров!» Однако при чем здесь Калеб?
– Переведи ему приказ остаться. Поспит потом, – велел Аттику трибун.
Эллий что-то бросил Калебу, тот кивнул со своим вечным «кхе-кхе».
– Я совсем не уверен, командир, что полностью понял сказанное нашим стрелком – так начал свой рассказ Аттик. – Часть нашей беседы шла на греческом языке, который я, естественно, знаю, как полагается классическому актеру: в совершенстве и с блеском. Но, увы, наш друг не вполне понимает язык Софокла и Перикла. В то же время стрелок из теперь ведомой нам страны изъяснялся на странном наречии, смеси староегипетского и какого-то местного говора, которое, я полагаю, и есть языком загадочной и неведомой нам доселе страны Мероэ. Мне, как человеку бывалому и образованному, пришлось приложить немало усилий дабы…