Война в небесах
Шрифт:
Данло пристально смотрел на него. Никогда еще он не видел этого громадного человека таким оживленным – даже в ту упоительную ложную зиму шесть лет назад, когда Бардо вместе с Данло и Хануманом закладывал основы Пути Рингесса и все казалось возможным. Данло припомнил то, что говорил Бардо в Палате Лордов относительно коррупции, церкви и коварства сместившего его Ханумана. Искреннее Бардо не было человека, но правда жизни часто ускользала от него из-за склонности к самообману. Бардо хотелось верить, что он действует из самых чистых побуждений и служит другим, между тем
Истинным мотивом его путешествия на Тиэллу, по мнению Данло, явилось не желание спасти Цивилизованные Миры от злокачественной новой религии, которую он сам же и создал, а желание мести и славы. Бардо всегда считал, что родился великим человеком, а великие люди должны вершить великие дела. Но трагедия его жизни состояла в том, что ему никак не удавалось найти способ реализации своих сокровеннейших возможностей. В разные периоды он искал осуществления в математике, в женщинах, в богатстве, в наркотиках и в религии. Теперь кораблем, несущим Бардо навстречу его славной судьбе, должна была стать война, и в этом, возможно, заключалась самая большая трагедия.
– Знаешь ли ты, – произнес наконец Данло, – что Архитекторы Старой Церкви– по крайней мере ивиомилы – верят, будто Эде сам написал программу для вселенной и все наши действия входят в эту программу?
– Нет, я не знал.
– На Таннахилле одно только упоминание о случае – это талав, который наказывается очищением.
– Экие варвары! Чудо, что ты вырвался от них живым.
– Да, верно.
– Это чудо, но и нечто большее. Зондерваль подробно рассказал мне о твоем путешествии. Как ты входил к мертвым и погружался в собственное сознание глубже любого цефика. В тебе появилось что-то, чего я прежде не видел. Огонь и свет, как будто твои чертовы гляделки стали звездными окнами.
Данло посмотрел на небо, и его лицо приняло странное выражение. Бардо тем временем продолжал восхвалять его:
– А то треклятое хаотическое пространство в сердце Тверди? Как пилот ты смелее Зондерваля, Паренек, и лучше. Ты лучший после Мэллори Рингесса, а он был богом, черт его дери!
– Был, Бардо!
– Я хочу сказать, что он был богом в пилотском деле и мог привести свой корабль в любую точку вселенной.
Данло улыбнулся этому преувеличению. Ни один пилот, даже сам Мэллори Рингесс, доказавший, что между любыми двумя звездами существует прямой маршрут, никогда еще не выходил за пределы галактики Млечного Пути.
– Ты ничего нового о нем не слышал? – спросил Данло.
Так называемый Первый Столп рингизма гласил, что когда-нибудь Мэллори Рингесс вернется в Невернес. Данло, хотя и отвергал теперь все религии, все время думал о судьбе своего отца и ждал его возвращения – вместе с тысячами других.
– Нет, Паренек, к сожалению, не слыхал. Никто из пилотов, побывавших в самых разных местах, не видел его.
Данло запустил пальцы в холодную траву, слушая, как прибой далеко внизу набегает на берег. Близилась полночь, но пилоты и специалисты, по двое и по трое, продолжали сновать по дорожкам Академии. До Данло и Бардо доносились
– Когда-то, до своего ухода, – сказал Бардо, – твой отец говорил мне, что хочет снова отправиться в Твердь. Это должно было стать чем-то вроде мистического союза. Чем-то, что они бы создали вместе.
– Да, Твердь – страстная богиня, – со странной улыбкой заметил Данло. – Вся из огня, слез и мечты. Может быть, союз с человеком – как раз то, чего Она хочет.
Он не сказал Бардо, как Твердь пыталась удержать его на Земле, которую создала сама. Не сказал и о том, как Она хотела соблазнить его, сотворив Тамару Ашторет из воды, земных элементов и похищенных у него же воспоминаний:
– Зондерваль рассказал мне, что ты провел с Твердью много времени, и я подумал, что ты сам мог узнать что-то о своем отце.
– Она сказала только, что я найду его в конце своего пути.
– В Невернесе?
– Не знаю. Твердь всегда говорит загадками.
– Я все-таки верю, что твой отец вернется в Невернес. Его судьба там, а не в космосе, рядом с капризной богиней.
Данло молчал, глядя на незнакомые звезды над морем.
– А когда он таки вернется, то рассчитается со всеми! От него не ускользнет ни одно варварство, которое сотворил от его имени Хануман ли Тош, и город содрогнется от его гнева. Он покарает его, даже смертью, возможно, – твой отец, при всей своей доброте, перед убийством никогда не останавливался.
– Но разве ты не веришь, Бардо, что он теперь бог?
– А разве боги не убивают людей, точно мух, – да и друг друга тоже?
Данло вспомнил о победе Кремниевого Бога над Эде и сказал:
– Убивают, я знаю.
Некоторое время они, сидя под шелестящей серебристой листвой дерева и глядя на звезды, говорили о галактических богах, о судьбе, о войне и о прочих космических явлениях.
Потом Данло посмотрел на Бардо и спросил его о том, что было куда ближе его сердцу:
– Ты ее видел, Бардо?
– Кого, Тамару?
Данло промолчал, но его глаза, мерцающие при слабом свете, как жидкие сапфиры, ответили за него.
– Нет, не видел. Говорили, что она покинула город, и я не слыхал, чтобы она вернулась.
– Но куда же она отправилась?
– Не знаю. Может, это только слухи.
– Хануман никогда не заговаривал с тобой о ней? О том, что он с ней сделал? Не говорил, что память ей можно вернуть?
Бардо со вздохом опустил тяжелую руку на плечо Данло:
– Нет, Паренек, не говорил. Ты его по-прежнему ненавидишь, да?
В глазах Данло сверкнула молния.
– Он изнасиловал ее духовно! Разрушил ее память, Бардо! Всю ее благословенную память о том времени, что мы провели вдвоем.
– Ах, Паренек, Паренек.
Данло достал флейту, прижал костяной мундштук ко лбу, глубоко вздохнул и сказал:
– Но я… не должен ненавидеть. Я борюсь со своей ненавистью.
– Я тебя люблю за твое благородство, но сам постоянно раздуваю в себе ненависть к этому гаду ползучему – пусть наполняет мои жилы, как огненное вино. Так мне легче будет истребить его, когда время придет.