Война в XXI веке
Шрифт:
Согласно Люттваку, наступление постгероической эпохи означает конец проекта «великой державы», готовой применить военную силу для отстаивания своих интересов и ради этого свободно распоряжавшейся жизнями своих граждан. Причём связывает эти процессы американский теоретик не с особенностями политического развития стран запада, а с демографическими факторами: в постиндустриальных обществах размер семьи резко сократился, поэтому потеря единственного ребёнка воспринимается гораздо острее, нежели потеря одного сына из четырёх-шести, как это было в доиндустриальную и индустриальную эпохи. В результате оказывается, что гражданское общество в бывших великих державах (Россия, США, Великобритания, Франция, Германия) «настолько не переносит жертв, что в действительности демилитаризовано или близко к этому» [87] . Херфрид Мюнклер, который не упоминает Люттвака в своём исследовании постгероической эпохи, сходится с ним во мнении относительно роли демографического фактора. Но он также обращает внимание на значение религиозного идеализма, отличающего героические общества от постгероических и нередко способствующего эскалации насилия за счёт ресурсов, позволяющих обосновать значимость жертвенности [88] .
87
Люттвак
88
Мюнклер X. Осколки войны… С. 157.
Таким образом, постгероизм следует понимать не как глобальный феномен, но как доминирующий способ восприятия войны в западном мире. Совмещение демографических факторов и особенностей духовного развития не позволяет относиться к войне и связанным с ней жертвам и потерям так же просто, как в прошлом. Но при этом с постгероическими обществами сосуществуют героические, в большей степени готовые к насилию и иначе относящиеся к смерти. Соответственно, вооружённые конфликты нашего времени следует рассматривать, имея в виду эту оппозицию героических и постгероических обществ и их взаимное влияние и столкновение.
В-третьих, помимо дегероизации западных обществ на восприятие войны влияет и новая фаза развития, в которой находится нововременной проект государства. Существует немало исследований, которые связывают трансформации в области силовой политики, если не с «концом истории», то, во всяком случае, с постепенным закатом государства эпохи модерна, которое появилось после Тридцатилетней войны, и было описано Ж. Боденом, Т. Гоббсом, С. Пуфендорфом, Дж. Локком и затем М. Вебером и другими авторами новоевпропейской политической науки. Так, Мартин ван Кревельд ещё четверть века назад заявил, что «институт государства, возможно, находится на пути к исчезновению – и потому, что его способность противостоять организациям, подобным ему самому, все более сомнительна, и потому, что не имеет особого смысла сохранять лояльность организации, которая не сражается, не может и не будет сражаться» [89] . Схожее рассуждение мы находим и у М. Калдор: «Изменения государства происходят по-разному, и… самый важный аспект этой трансформации состоит в изменении роли государства в отношении организованного насилия» [90] .
89
Кревелъд М., ван. Трансформация войны. С. 289.
90
Калдор М. Новые и старые войны. С. 383.
Другими словами, государство, позиционировавшее себя как монополист в сфере применения легитимного физического насилия сталкивается сразу с двумя проблемами. Оно перестаёт восприниматься как источник безопасности и защитник общего блага. Именно исполнение этой роли предоставляло государству право рекрутировать военнослужащих, использовать их по своему усмотрению, а также проводить финансовую политику, обеспечивающую военные расходы. Но сейчас многие государства утратили само желание участвовать в активной политической жизни и вооружённых конфликтах, а также развивать армию и военные технологии. Достаточно вспомнить о периодически повторяющихся требованиях США в отношении своих союзников по НАТО увеличить государственные расходы на оборону до размера не менее, чем в 2 % ВВП. Кроме того, происходит процесс размытия монополии государства на насилие. Как мы уже отмечали, государство на протяжении долгого времени обладало монополией на войну, обусловленной узурпацией права на насилие верховной властью, однако в прошлом столетии государство стало стремительно утрачивать это уникальное право. Давление на государство идёт как сверху, так и снизу. Сверху стоят межгосударственные организации, глобальные и региональные, как, например, ООН или НАТО, которые выстраивают собственные способы отношения и обращения к военному насилию. Снизу – частные военные компании (ЧВК), повстанцы, террористы, сепаратисты, крупные преступные группировки, содержащие собственные армии, в общем, все, кто пользуется слабостью или отсутствием государства в данном регионе для того, чтобы самостоятельно заниматься военной деятельностью. Естественно, сказывается и то, насколько самостоятельны или, наоборот, зависимы государства от влияния локальных лидеров или глобальных сверхдержав. Таким образом, условия, в которых идут современные войны, чаще всего определяются тем, что государство не готово заниматься войной и(или) теряет монополию на организованное насилие, поскольку появляются новые силы, претендующие на право вести войны.
Все эти трансформации в понимании условий общественного договора делают войну непопулярной и чрезвычайно дорогой в политическом смысле. Правительства вынуждены ограничивать свои амбиции ястребов. Крупный конфликт становится всё менее желательным, поскольку может привести к непредсказуемым политическим последствиям на внутренней политической арене. Государство перестаёт восприниматься в качестве политического субъекта, способного решить проблемы безопасности, к тому же нередко задачи, ставившиеся в прошлом перед вооружёнными силами, передаются частным военным компаниям.
Однако это не означает, что война в принципе исчезает или перестаёт быть возможной. Скорее, мы вступили в период, когда межгосударственные войны будут редкостью и доминирующей формой военного конфликта станут так называемые новые войны (о них подробнее будет сказано в следующей главе). Они новые не потому, что человечество никогда не сталкивалось с такого рода конфликтами. Их новизна заключается в том, что они сменяют старую, классическую, регулярную войну Нового времени, которая велась государствами при помощи армий в условиях, когда государства воспринимали право войны как свое естественное право и могли требовать от своих граждан участвовать в этих войнах и жертвовать своими жизнями, полностью подчиняя себя Левиафану.
Глава 2
Как изменилась война на рубеже тысячелетий [91]
Всякая эпоха имела свои собственные войны, свои собственные ограничивающие условия, свои собственные затруднения. Каждая война имела бы, следовательно, также и свою собственную теорию войны, если бы даже всюду рано или поздно люди были склонны разрабатывать эту военную теорию сообразно философским принципам [92] .
91
Некоторые части этой главы были опубликованы ранее: Куманьков А.Д. Теория справедливой войны в XXI в.: основные задачи и проблемы // Философия. Язык. Культура / отв. ред. В.В. Горбатов. Вып. 5. СПб.: Алетейя, 2014. С. 352–365; Куманьков А.Д. Мнимая трансформация войны // Философия. Язык. Культура / отв. ред. В.В. Горбатов, А.В. Марей. Вып. 6. СПб.: Алетейя, 2015. С. 329–340.
92
Клаузевиц К, фон. О войне. М.: Эксмо; СПб.: Мидгард, 2007. С. 701.
Новое поколение вооружённых конфликтов
В прошлом столетии война претерпела множество трансформаций. В первой половине XX в. разыгрались две тотальные войны, последствиями которых стали колоссальные военные потери, уничтожение нескольких десятков миллионов гражданских лиц, разрушение инфраструктуры на территории десятков государств, распад и создание новых государственных образований. Затем изобретение и применение ядерного оружия, возможно, удержало мир в эпоху идеологического противостояния между коммунизмом и капитализмом от третьей мировой войны. Столкновения между сверхдержавами не могли проходить в форме фронтальной войны, но на периферии пылало множество кровопролитных, затяжных конфликтов, которые сопровождали холодную войну на всём её протяжении. Также война прошла процесс криминализации в ходе выстраивания системы международного права. Агрессия была определена как преступление, соответственно, война за исключением ряда случаев, связанных с самообороной или защитой прав человека, перестала считаться легитимным политическим средством. Кроме того, в первом мире в связи с повышением значимости индивидуальной жизни и ростом уровня экономического благосостояния война в своём традиционном образе столкновения двух государств перестала восприниматься как приемлемая практика. Цена боевых потерь стала чрезмерно высокой, а общественная реакция на них также склоняла к демилитаризации политики западных государств.
Оценивая эволюцию войны после 1945 г., можно прийти к выводу, что межгосударственная, конвенциональная, регулярная война, появившаяся в XVII–XVIII вв., пребывает в кризисе. После 1945 г. лишь в редких случаях одно государство открыто воевало с другим, хотя иногда масштаб таких конфликтов был действительно значительным, как это случилось во время Корейской, Вьетнамской или Ирано-иракской войн. Как мы отметили выше, классическая нововременная война характеризовалась высокой степенью регулярности, упорядоченности и была непосредственным образом связана с государством – единственным политическим субъектом, способным начинать, вести и заканчивать войны. Завершением конфликта должно было стать заключение выгодного договора, после чего могли быть восстановлены добрососедские отношения, как политические, так и экономические. Ключевой характеристикой такой борьбы можно назвать, в терминах К. Шмитта, оберегание врага. Существенным оказывается, что война такого типа не была борьбой на полное уничтожение, не была нацелена на истребление армии и гражданского населения противника и изменение формы правления во вражеском государстве. Война, как бы странно это ни звучало, была основой жизни государства, оказывая непосредственное влияние на его развитие, прогресс промышленности и экономики и способствуя унификации нации. Взаимосвязь войны и науки, войны и культуры отмечал Кант. В «Критике способности суждения» он пишет: «…несмотря на ужасающие бедствия, которым война подвергает человеческий род, несмотря на, быть может, еще большие бедствия, которые вызывает в мирное время постоянная подготовка к войне, все же война есть еще одна побудительная причина к тому, чтобы до высшей степени развивать все таланты, которые служат культуре» [93] .
93
Кант И. Критика способности суждения // Кант И. Собр. соч.: в 8 т. Т. 5. М.: Чоро, 1994. С. 275.
И вот мы замечаем, что европейская государственная система, выстроенная вокруг функции ведения войны, в этих условиях начинает подвергаться эрозии. Происходит то, что Мартин ван Кревельд называет «утратой веры» в государство, смертный бог Левиафан проходит через процесс секуляризации. Государство перестаёт восприниматься как источник безопасности и стабильности. Граждане государств не готовы принимать на себя роль «одушевлённых инструментов» [94] (human instruments), которыми распоряжаются правительства. А само государство, с его разросшимся бюрократическим аппаратом, скорее терпят, нежели восхищаются им [95] .
94
ремеслах с определенно поставленной целью нужны бывают соответствующие орудия, если работа должна быть доведена до конца, и из этих орудий одни являются неодушевленными, другие – одушевленными (например, для кормчего руль – неодушевленное орудие, рулевой – одушевленное), потому что в искусствах ремесленник играет роль орудия» (Аристотель. Политика // Аристотель. Соч.: в 4 т. Т. 4. М.: Мысль, 1983. С. 381. 1253b).
95
Кревелъд М., ван. Расцвет и упадок государства. М.: ИРИСЭН, 2006. С. 507.