Война затишья не любит

Рамазанов Алескендер

– Астманов… Османов скорее, – задумчиво сказал старик. – А ты, Алеша, не задумывался, откуда в дадастанских языках столько тюркских слов? Ведь не степняки? Знавал я в прошлом немало дадастанцев, хорошие воины, только головы горячие – горцы! Теперь ответь на три моих вопроса, тогда и я смогу помочь, – в узловатых темных пальцах сверкнул знакомый перстень. Сколько их тут, этих древностей. Не у Храмцова же позаимствовал?

– По глазам вижу, знакомая вещица? А теперь говори: ты сюда приходишь, спрашиваешь, интересуешься местностью. Ты ведь не разведчик. Зачем?

– Хочу выжить и сделать

свое дело. Здесь мне немного надо: чтобы целыми остались те, кто рядом, и сделать то, ради чего я сюда приехал.

– Своя разведка, – усмехнулся старик. – Иногда помогает… В крайнем случае. Второй вопрос: ты видел такой или подобный перстень? Можешь не говорить, у кого.

– Видел. Восемь лет назад мне передали похожий. Его хозяин бывал, кажется, в Балхе в двадцатых-тридцатых годах. Перед смертью завещал мне. Здесь видел на руке у одного человека такой же. Без имен, да?

– Что в имени… И третье. Ты интересовался Кашгузаром. У тебя есть дело в этом глухом месте?

– Есть. Я должен выполнить последнюю волю одного уважаемого человека. И я попаду в Кашгузар.

– Кто такого остановит? – рассмеялся старик. – Ты скажи, пулеметы, пушки не потащишь в эти развалины и батальон разведки? Или дело тайное?

– Тайное, – уклонился от ответа Астманов и, прижав руку к сердцу, попросил: – Сеид-ака, объясните, зачем там пулеметы, батальон… Пески сплошные, безлюдье?

– Располагайся поудобнее… Не привык еще по-восточному сидеть? Ну, вот… Вам рассказывают, что Афганистан – дружественное государство. Не было дружбы: афганцы лавировали между англичанами и Россией. Обычное дело! И Германия здесь немалый интерес имела. А вот Кашгузар – особый штрих в одной исторической картинке. Вам ее не показывают.

Это походило на фантастический сон – в каморке афганского дукана, в захолустном афганском городишке Астманову преподавали историю отечества. И какую!

Старик, перебирая лазуритовые четки, рассказывал о том, как весной 1929 года в северные провинции через Кушку, Термез и Шерхан-Бандар ворвались советские кавалерийские части, усиленные горной артиллерией и пулеметными командами. Три тысячи опытных бойцов. Поднялась паника, неразбериха – большинство красных было одето в афганскую униформу.

– Сначала мы думали, что ими командуют турецкие офицеры. Потом все прояснилось: дорогу открыли наши, министры Амануллы, эмир тогда бежал из Кабула от мятежников. Слышал о Бачаи-Сакао? Через две недели, когда афганская армия опомнилась, шурави уже заняли Ханабад, Мазари-Шариф, Ташкурган. Потом капитулировала крепость Дехдади под Мазари-Шарифом… Мы имели сведения о том, что красные готовы применить химическое оружие в Балхе… А потом народ взялся за оружие. Ведь вас тоже в первые дни старики принимали за англичан. А тут еще и Аманулла-хан сбежал со своим двором, казну, конечно, прихватил.

– Ради чего все это затевалось? Мировая революция? Но ведь к этому времени оставался только лозунг. Кто командовал экспедицией?

– Вот, – усмехнулся старик, – правильный ход мыслей. Какая революция? Вы здесь по договору с Афганистаном? И тогда был такой же договор с Амануллой. Дескать, если существует внешняя угроза, то обе страны вправе оказать военную помощь

друг другу. Как видишь, повторилось. Во второй раз долг отдаете, интернациональный… Слово-то какое! А командовал экспедицией, – Сеид-ака с иронией произнес последнее слово, – Примаков Виталий Маркович. Лихой казак! Комкор. В Китае военные связи налаживал, в Японии. А здесь, в Кабуле, был военным атташе.

– Его, кажется, в тридцать седьмом расстреляли? – неуверенно сказал Астманов.

– А как же! Удивительно, что уцелел до тридцать седьмого… Не скорблю, хоть и служил под его началом. Он тоже людей не жалел.

– Под началом? У Примакова? – Астманову показалось, что он ослышался.

– В Красноармейске, в Горелове. Слышал о таких местах под Санкт-Петербургом? Ну, конечно, Ленинград, да? Гатчина? Ей потом Сталин название природное вернул. Дивизия-то твоя – Гатчинская. А Витмара задвинули на помощника командующего округом…

– Витмара?

– Витмар – Виталий Маркович, Примаков, так его в донесениях именовали. Ну, не время вспоминать и не место… Так вот, о Кашгузаре. Совершенно непонятным было то, что красные отправили еще одну, особую команду. Только не от Примакова, не от его войска. В районе Айваджа переправились и ушли в пустыню на юг. На стык Качакум – Мир-Алам. В пески. Молчишь? Давай еще скажу… Отряд был интересный: человек сто пятьдесят в красноармейской форме, старой, в обносках, без знаков различия, без оружия, и охрана, чекисты, полсотни. Вот те были до зубов увешаны. И поклажа была интересная – взрывчатка, кирки, лопаты, буры ручные. Ну, вскрывайся? – неожиданно весело сказал старик.

– Что вскрываться, не в три листка играем, – севшим голосом прошелестел Астманов. – И… они остановились на Сары-тепа? Высота 503? Копали, искали, да? Нашли?

– Копали, искали, взрывали… – Сеид-ака наклонился к Астманову. – Кто им мог тогда помешать? Ты, Алеша, подробнее излагай, кто ж тебе и в какие годы о Кашгузаре сказок нарассказывал? Ишь ты, Сары-тепа – этот холм даже афганцы так не называют. Это, сынок, имена другого времени, другие люди их давали.

Астманов, понимая, что инициатива в разговоре полностью им потеряна, изложил все, что знал: от случайного знакомства с Ширали и похода в Уллу-тепа – до встречи с лейтенантом, доставившим завещание Басмача. Когда упомянул впервые о дорджи-ваджре, ожидал хоть какой-нибудь реакции старика. Напрасно! Не шелохнулся Сеид-ака, равномерно скользили голубые, с блестками золота шарики четок в длинных, худых пальцах.

– Он написал, – Астманов прикрыл глаза, стараясь точнее вспомнить текст завещания: – имя находки – дорджи. Остальное за афганским Кашгузаром. Две тропы к Сары-тепа. Если зайдешь от Айваджа, правая твоя… Дорджи позовет тебя.

– Позвал, значит, – раздумчиво сказал Сеид-ака. – Теперь слушай ты. Не задавай вопросов, кто мы, сколько нас, отчего Ширали доверил именно тебе то, что хранил всю свою непростую жизнь. Не буду я тебя убеждать в том, что нам известны были твои пути, занятия и мысли. Нет случайностей в этом мире, сынок, случайность противна существу. Это надо понять. У тебя есть задача, выполняй ее. Дай я тебя удивлю еще раз: Ширали сказал тебе, что на хранителе особая печать?