Война затишья не любит
Шрифт:
– Да. Так было сказано в записке. Какая печать? Лишь бы не Каинова.
– Язык погубит тебя, – строго сказал старик. – Печать такая, что все, что тебе предназначено, – умри, но сделаешь. Замечай, если будешь на правильном пути – зла и горя не узнаешь, ни ты, ни люди рядом с тобой. Крепкая печать?
– Крепкая… Слаще банджа в кальяне моем, – пробормотал Астманов. – О вас-то, Сеид-ака, могу что-нибудь знать? О Кашгузаре? Рыли, шурфы били, взрывали. Нашли что-нибудь?
– Не особенно-то и нарыли… Весна: желтуха, малярия, брюшняк. По ночам стрельба, днем солнце жарит. Может быть, нашли. Думаю,
– Ну, прямо, Бит-бой, приносящий счастье, где-то я уже читал подобное, у Грина?
– Ты меня не испытывай, – Сеид-ака поднялся, давая знать, что встреча подошла к концу. – Я Гриневского живого видел да рассказы его читал в журнале «Вокруг света». Он в те годы хоть и на газетной бумаге издавался, да поинтересней был.
– Да вы-то, Сеид-ака, что там делали, кто вы? – в полном недоумении спросил Астманов.
– Служил Отечеству земному и Небесному… Кто? Ширали покойный тебе, наверное, рассказывал о двух русских офицерах? Имен не называл?
– Нет. Сказал, что на наших офицеров непохожи были. Выходит, не пили, не матерились. На английском между собой общались. Последний раз он видел их в Уллу-тепа, перед смертью….
– Один из них – мой отец, другой – родной дядя. Оба были в немалом для тех времен звании – подполковник. Что за миссию они выполняли – придет время, узнаешь. Но с девятнадцатого года мы жили здесь. В Имам-Сахибе, Кундузе, Файзабаде. Теперь понятно, почему я смог вписаться в дальнейшие события? Был потомственный дворянин Хворостов – стал красноармеец Никольский. Превращение было нетрудным. Примаковцев собирали из разных частей, фотографией тогда не баловались. Нашли такого одинокого. Ты же подумал, что англичане здесь руку приложили? Ошибся. Я на Родину возвращался. Потом, после войны, уже другая песня. Был Сергей Никольский – майор, комбат. Стал Сеид…
Сеид-ака достал темно-красный, окантованный золотистой полоской портсигар, вынул коричневую сигарку, кивнул Астманову:
– Закуривай, мой молодой друг, знаю, куришь и хороший табак любишь – это правильно. Мои не предлагаю – крепкие. Может быть, потом пристрастишься… У тебя ведь уличное прозвище в детстве было необычное – Перс? Откуда?
– Я на своем портфеле написал слова героя фильма «Георгий Саакадзе»: «Одна дорога – в Персию», а потом – жил неподалеку мелкий хулиган Алик-Перс. Ну, дорос до разбоя, посадили, а в колонии его и кончили, шебутной был, без тормозов. Улица решила, чтобы кличка не пропадала, мне ее передать.
– Занятно, – усмехнулся старик. – Тогда и мы не будем традиции нарушать. Ширали покойный, знаешь, чем славился, пока в силе был? Изводил пограничников переходами, и ни разу не взяли. А друзья звали его тогда – Касед.
– Касед… Мокташеф? Маамур?
– Нет, только Касед, – с нажимом поправил старик, – не разведчик, не агент. Посланец, стремящийся, идущий ради своей цели, паломник. Дервиш, если угодно. По-русски – странник, ходок. Человек ушел, имя – осталось. Понимаешь, о чем я говорю?
Астманов
– Касед, – повторил Сеид-ака. – Араб скажет – касид. Ходок. Ты ведь, все одно, на русском мыслишь. Быть тебе Ходоком. Если кто обратится так – вот тебе и пароль.
Старик распрямился, и Астманов увидел, что он выше его на голову. Твердая, сухая рука легла на его плечо:
– Только, извини за каламбур, ты, Ходок, сюда больше не ходи. Нового не узнаешь, а неприятностей у Исахана и без того хватает. На прощанье расскажу тебе старый анекдот. Дело в Иране было. Курьер бестолковый не запомнил, как зовут хозяина явочной квартиры, как он выглядит. Долго мучился, наконец подсел к веселой компании и рискнул. Изложил пароль, что-то о белом мехари, верблюде, бредущем по пустыне. Получил верный отзыв, чуть ли не в хоровом исполнении, и довесок к нему: «Если тебе нужен шпион Али, поднимись этажом выше». Это – Восток.
Старик отогнул угол ковровой занавески и, пригнувшись, вышел. Астманов не мог ослышаться – уходили черным ходом два человека, а главное – ухо уловило слабый металлический щелчок предохранителя…
Бешеный буйвол
Курсант…Что здесь делает курсант? Астманов потряс головой, в которой будто перекатывалось не меньше килограмма ртути. Вечером справляли отходную майору Варласову – потомственному чекисту из Ленинграда. Большой, похожий на киношного Пьера Безухова, Варласов покидал Афганистан по случаю желтухи. Он-то потягивал из плоской фляжки безалкогольную едкую жидкость с романтическим названием «Бурже», зато остальные, убежденные в том, что «красные глаза не желтеют», усердно хлебали спирт, разбавленный апельсиновым соком.
Тем временем «фантом», с литерами «К» на алых погонах с золотистой окантовкой, явно направлялся в редакцию. Астманов, предупредительно забросив в рот пару серебристых шариков «Джентана», твердо встал в дверном проеме. Кто бы это ни был, но чужим не стоило видеть следы вчерашней битвы с Ивашкой Хмельницким.
– Курсант Судояров. Полковник Рысков направил в редакцию. Я могу увидеть редактора или еще рано…
– Да, – Астманов сглотнул вязкую солодковую слюну «антиполицая», – можете, не рано… Здесь все вовремя.
Внезапно он почуствовал нарастающую волну дурной ярости:
– Вы мне только скажите, это план такой в Союзе – сюда курсантов посылать? Суворовцев не будет? Или этих, юнармейцев с «Зарницы»?
(Тут нужно пояснить ситуацию: минувшим днем Астманову показали генеральный план развития военного городка. На ватмане красовались пятиэтажки ДОСов – домов офицерского состава, клуб, школа и… детский сад. Сущий Кафка! Создавалось впечатление, что советско-афганская кампания мыслилась и в двадцать первом веке.)