Война. 1941—1945
Шрифт:
Надо надеяться, немки и немцы откликнутся на призыв доктора Геббельса. Зачем им патефоны? Они охотно отнесут все пластинки на указанные пункты. И среди снежных сугробов раздастся: «Ах, майн либер Аугустин…»
Романс «Почему, красавица, ты так недоступна» пошлют немцам, которые умирают под Москвой. Ведь они уже пятого октября, согласно немецким газетам, находились «в предместьях Москвы». Прошло шестьдесят дней. Погибли сотни тысяч немцев. «Предместья» оказались длинными… Москва оказалась недоступной. Пусть дураки послушают перед смертью сентиментальный романс. А другую песенку: «Счастье проходит слишком быстро» Геббельс может направить в Мариуполь. Может быть, кто-нибудь из ростовских
Шут даже из смерти делает балаган. Москва стала для немцев Верденом этой войны. Окрестности нашей столицы превратились в огромное немецкое кладбище. Здесь погребены не только сотни тысяч немцев — здесь погребена слава Германии. Впрочем, немецким солдатам не до славы. Они тоскливо чешутся задеревеневшими от холода пальцами. Они плачут от ледяного ветра. Они суеверно прислушиваются к разрывам: чей черед? Каждый из них проклял тот день, когда он родился, и все они прокляли тот день, когда родился Гитлер. Шут Геббельс шлет этим живым мертвецам патефоны. Они будут слушать марши и вальсы, вальсы и марши. Геббельс не пошлет им единственно уместной пластинки: траурный марш. Шагайте, мертвецы, по снегу! Хороните свое счастье! Хороните свою Германию! Нет, вместо этого над могилами гнусаво завизжит патефон: «Татари-татара, валери-ва-лера».
А вдруг затеряются по дороге патефоны? Что будут делать музыкальные немцы «среди безотрадных просторов»? Но, может быть, их порадуют наши артиллеристы? Это — тоже музыка, и немцы хорошо знают некоторые мелодии наших орудий. Мы их побалуем хорошим концертом. А если уцелеет кто-нибудь из них, он никогда не забудет нашей русской музыки.
Товарищи бойцы, немцы соскучились по музыке. Придется для них исполнить — на орудиях, на минометах, на пулеметах — очередной номер: траурный марш Германии.
7 декабря 1941 г.
Ледяные слезы
Немецкое радио передает каждый день с фронта описание солдатской жизни. Этим заняты «РК» — «роты пропаганды». Обычно в таких передачах — бодрые монологи образцовых эсэсовцев: «Пришли, увидели, победили». Но вчера в передаче с немецкого фронта послышались правдивые слова, они были посвящены русскому морозу:
«Дует ледяной ветер. Он как бы заодно с нашими врагами. Из глаз невольно текут слезы. Преглупая картина! Мы вытираем глаза и говорим, что мороз нам не страшен. Если башмаки не слишком тесны, мы надеваем по две пары носков и, кроме того, заворачиваем ноги в газету. Но все же ноги коченеют…»
Может быть, в ближайшие дни передачи «РК» сообщат нам о состоянии передних конечностей немцев, их ушей и носов.
За спокойным голосом диктора слышится дрожь: сидят и лязгают зубами победители всего мира с отмороженными лапами, сидят и плачут — плачут не от чувств — какие могут быть чувства у этих зверей? Нет, плачут от мороза. Воистину, «преглупая картина»!
С завистью смотрят немецкие пленные на русские валенки. Они опрашивают: «Что это?..» По-немецки даже нет такого слова. Русский с детства приучен к русским морозам. Русский дом, русская одежда рассчитаны на суровую зиму. А немцам это внове. Они сидят при тридцати градусах в тесных башмаках. Сидят и плачут. Плачут убийцы русских детей, плачут, как девчонки. Не думайте, что в них заговорила совесть. Нет, их растрогал мороз.
Движется северный ветер — он несется, как танковая колонна. Метель слепит людей. Это русская зима идет на захватчиков.
Смейтесь, гороховые шуты! Плачьте, убийцы! Приползли к нам? Получайте!
9 декабря 194! г.
Вторая
Передо мной письмо, найденное в штабе немецкого батальона:
«Многоуважаемый господин командир.
В связи с несчастьем, постигшим нашего любимого сына, я вынуждена обратиться к вам с просьбой сообщить мне, как мог мой сын погибнуть смертью героя в Польше, когда война там давно уже закончилась? Ведь он пробыл там девять месяцев, и никогда ничего не случалось.
Я надеюсь, что мой сын похоронен, как подобает, и что его могила не поросла сорной травой.
Прошу возвратить мне вещи моего сына.
С немецким приветом
Фрида Бегль.
Регенсбург. Винтервег, 83».
Итак, наивная обитательница Регенсбурга думала, что война в Польше кончилась. Она думала, что теперь в Польше тишь да гладь, божья благодать — немцы вешают поляков и заедают виселицы краковской колбасой. Но вот ее сын неожиданно погиб: его, наверно, подстрелил поляк. И в Регенсбурге из окаменевших глаз горе выжало слезы. Фрида Бегль не плакала, когда немцы убивали десятки тысяч поляков, когда они издевались над польскими женщинами, когда они мучили польских детей. Теперь она плачет. Вместе с ней плачут и другие немки. Плачьте, сударыни, война в Польше не кончилась. Война в Польше начинается — вторая народная война. В польских лесах живут мстители. В польских городах гнев разряжает револьверы.
Война не кончилась и во Франции. За последние дни три немецких офицера на узких улицах старого Парижа ответили своей кровью за позор Компьена. Это не первые и не последние. Каждый день французы выходят на охоту: бьют насильников. Нужно много немецкой крови, чтобы очистить французскую землю. Близок день, когда из рек выплывут пулеметы. Не в розницу — оптом будут бить тогда немцев французы. Вспомнив слова «Марсельезы», они «напоят нечистой кровью борозды земли». Госпожа Мюллер, ваш сын еще пьет шампанское в кабаках Парижа? Готовьте траур, сударыня: скоро вы узнаете, что он погиб «смертью героя». Вы предупреждены, незачем будет беспокоить «многоуважаемого господина командира» — война во Франции не кончилась.
Война не кончилась и в Норвегии. На Лофотенских островах отважные рыбаки в темные зимние ночи истребляют немцев. Недавно в городке Свольере «исчезли» четыре немца. Море выкинуло один труп. Фрау Шурке, ваш первенец еще пьет «аквавиту» в Осло? Запаситесь носовыми платочками и не мечтайте о могиле с цветами. Немцы умеют мучить людей, и люди ненавидят даже мертвых немцев. Их не хоронят, их закапывают. А в Норвегии — рядом море, незачем утруждать руки.
Война не кончилась и в Греции. В Пирее греки взорвали склад с горючим. Погибло восемнадцать немцев. Наверно, в Дрездене немки думали, что достаточно повесить грязную тряпку над Акрополем, и Греция будет усмирена. Нет, Греция воюет. Фрау Шуллер, ваш любимец пьет в Афинах мускат? Не сомневайтесь: немцы его похоронят с почестями. А гречанка, у которой немцы убили детей, плюнет на могилу вашего сына.
Может быть, немки думали, что война кончилась в Югославии? Может быть, узнав, что Белград сожжен, они мечтали: хоть бы моего сына послали в Югославию! Но в Югославии идет великая война. Сербские патриоты уже освободили от насильников четверть страны. Тысячи немцев перебиты отважными партизанами. Фрау Данкеман, вы говорите завистливым соседкам: «Мой не в России. Нет, слава богу, мой в Югославии, а там война давно кончилась». Вы думаете, что он пьет далматинское пиво? А он лежит с раскрытым ртом на горном перевале. У него карманы полны — здесь и брюссельское кружево, и сербское сало. Но никто не перешлет вам этих «трофеев». Плачьте, сударыня, вдвойне.