Воздушная война в небе Западной Европы. Воспоминания пилота бомбардировщика. 1944-1945
Шрифт:
В годы мира достоинства Дига для меня еще больше возросли и стали более отчетливыми. Он воплощал мужество и преданность, и инцидент, когда он вмешался, чтобы защитить Пола, иллюстрировал оба этих достоинства. Мне было бесполезно говорить, что Диг был обычным человеком, не лучше и не хуже большинства людей, он стал символом двух качеств, которыми я, эмоционально, больше всего восхищаюсь в человеческом роде... Конечно, я понимаю, что к моменту написания книги (в 1968 г.) слово «мужество» не в моде и принадлежит к эпохе изобретения колеса, а преданность, со скидкой на все виды «мышиной возни» при делании карьеры, применительна лишь к семейным отношениям.
Поиски Дига потерпели неудачу, и я узнал, что Майк Гарбетт тоже ничего не смог сделать через свои австралийские связи. Однажды я без большой надежды пошел в Австралийский дом на Странде [147] , намереваясь провести обеденный перерыв за просмотром австралийских телефонных справочников. Они хранились в библиотеке, и я спросил у библиотекаря справочник по Южной Австралии.
Книга открылась на разделе «Аделаида» и на букве «М». Я вернулся к букве «К», провел пальцем вниз по странице и нашел «Кленнер, Д.Ф.». Поиск занял приблизительно тридцать секунд. Чрезвычайно взволнованный я спросил библиотекаря, сколько сейчас времени в Австралии и сколько
147
Странд – одна из главных улиц в центре Лондона, соединяющая Уэст-Энд с Сити.
В пределах четверти часа я позвонил человеку, которому принадлежал номер в Аделаиде, и услышал женский голос, ответивший: «Нет, его не будет до полуночи». Оператор переключился на меня: «Вы хотите заказать вызов на полночь по австралийскому времени, в Лондоне это будет 15.30?» Я сказал: «Да, пожалуйста».
Мой телефон зазвонил точно в 15.30. Взяв трубку, я решил, что не буду называть его Диг – это имя могло теперь быть ему незнакомо и причинить некоторое неудобство, – так что я сказал:
– Привет, Джордж.
– Привет, Майк.
– Как жизнь?
– Как дела?
– Прекрасно. А у тебя?
– Все хорошо.
– Послушай, Джордж, – начал я и рассказал, что работаю в Лондоне и что также пишу книги. – Я пишу книгу о нашем экипаже.
Он что-то произнес – я не расслышал, но с облегчением понял, что теперь ему точно ясна причина моего звонка.
Я кратко рассказал ему новости о Гарри, Джордже и Лесе и спросил, есть какая-нибудь вероятность его приезда в Лондон.
Он засмеялся:
– Я так не думаю.
– Тогда я должен буду приехать в Аделаиду, – сказал я под влиянием момента.
– Чертовски хорошая идея!
Пойманный в ловушку своим собственным энтузиазмом, я спросил, где можно будет остановиться.
– Мы здесь немного стеснены, – ответил он, – но поблизости есть мотель.
– Это будет устроено отлично, – произнес я, но часть моего мозга была поражена, услышав мой голос. Я и не подозревал, что обычно я думал безграмотно и что молниеносные исправления делались прежде, чем мысль могла быть произнесена вслух. Я спросил, в чем состоит его работа, и, все еще продолжая удивляться своему собственному «Это будет устроено отлично», пропустил весь его ответ, за исключением слов «Дженерал Моторс».
– Ты вообще летаешь?
– Нет, в течение многих лет.
– Дети, Джордж?
– Трое.
Я больше не знал, о чем спрашивать.
– Слушай, Джордж, у меня есть твой адрес. Я напишу и расскажу тебе о моих планах.
– Хорошо, Майк. Я приведу здесь все в порядок.
– Хорошо. Теперь я вешаю трубку, но я увижу тебя.
– Ну, тогда пока.
В телефоне все смолкло.
Некоторое время я обманывал сам себя, что могу легко взять и полететь в Австралию, но затем стало ясно, что для этого потребуется значительная переделка моего графика работы. И существовали другие личные факторы, которые было необходимо принять во внимание. В конце концов я с большим сожалением был вынужден отложить поездку и написал Дигу письмо, в котором после извинений спрашивал, может ли он ответить на некоторые мои вопросы.
Я не ожидал получить в ответ очень длинное письмо и не был бы удивлен, если бы вообще не пришло никакого письма, но он написал, и, потому что его слова лучше любого моего пересказа, я воспроизвожу здесь его письмо.
«Дорогой Майк,
Было очень приятно получить твое письмо, даже несмотря на то, что начиналось оно неутешительно, поскольку все мы ждали встречи с тобой... Теперь отвечаю на твои вопросы. Это было для меня нелегко, Майк, поскольку мне всегда было трудно излагать свои мысли на бумаге так, чтобы их могли понять другие.
Что заставило меня записаться добровольцем для службы в качестве члена экипажа самолета? Я помню, что сказал отцу, что собираюсь вступить в военную авиацию, как только мне исполнится 18 лет, на что он ответил, что меня не призовут до 19 лет, он надеялся, что к тому времени все закончится. Когда пришло время, он не стал мешать мне и охотно подписал мои бумаги о вступлении в авиацию, и, хотя его родители были немцами, эмигрировавшими в Австралию приблизительно в 1885 г., он родился в этой стране и был одним из наиболее патриотически настроенных людей, которых я знал. Он служил в армии во время войны 1914 – 1918 гг., вступив в нее в день объявления войны, его личный номер был 84, и за свои действия во Франции он был награжден «Военным крестом». Мы жили в районе, построенном вскоре после 1919 г. для вернувшихся военнослужащих, и это означало, что большинство семей были одного и того же возраста, и в нашей ближайшей округе приблизительно в двадцати домах имелись шестнадцать мальчиков, все ровесники, и трое из них были моими самыми близкими друзьями. Пятнадцать из этих шестнадцати парней во время войны служили за границей, и все вернулись благополучно. Я не знаю, ответил ли я точно на твой вопрос, Майк. Отец всегда своими действиями прививал мне чувство долга, и я хотел помочь стране в трудный момент.
Изменили ли меня боевые вылеты? Я действительно чувствую, что служба, встреча и жизнь с парнями, которых бы я не встретил, если бы не служил за границей, ответственность помогли мне стать более зрелым, чем я мог бы стать. До войны я жил тесной семейной жизнью, со спортом и забавами с другими мальчиками и регулярными поездками на рыбалку с моим отцом почти каждый второй уик-энд с того момента, как мне исполнилось десять лет. Мы больше походили на старшего и младшего брата, чем на отца и сына, и так продолжалось до того времени, как шесть лет назад он скончался.
Я действительно чувствую, что они изменили мои взгляды на жизнь, научили меня жить максимально возможной полной жизнью, потому что смерть всегда была рядом с нами и могла взять нас в любой момент. Мне кажется, я чувствую, что, пережив то время, что у нас было, я теперь живу в долг. Не пойми меня неправильно, Майк, я благодарен за жизнь, которую прожил перед, во время и после войны, и я надеюсь, что доживу, чтобы увидеть, как мои дети вырастут и достигнут успеха в жизни. Но если этому не суждено быть, то я принимаю это и не беспокоюсь об этом.
Боялся ли я? Да, я часто испытывал страх. Фактически во всех наших боевых вылетах. Человек должен быть глупцом или лгуном, если утверждает, что при тех обстоятельствах у него не было страха, и я должен сказать, что во время нашего тура у меня было сильное желание выжить, хотя, как ты упомянул в своем письме, мои попытки полетов на бреющей высоте над Восточной Англией, возможно, и не создавали такого впечатления.
Майк, я всегда был очень напряжен в конце боевого вылета, и это помогало мне выпустить пар. Я помню один случай, когда мы, возвращаясь, летели низко над
Я знаю, что всегда чувствовал себя намного более счастливым, когда мы устраивались в самолете перед боевым вылетом, потому что ожидание взлета, казалось, тянулось мучительно, и было гораздо лучше сконцентрироваться на чем-то одном.
Здоровье. Жалко было узнать, что Пол, Лес и Джордж страдали от язв. Я не могу понять, почему консервированное мясо вызывало проблемы с желудком у Гарри, поскольку я сам получал полное удовольствие от пищи. Что касается меня, то я получил очень неудобный недостаток – глухоту, – я потерял 60 процентов слуха на обоих ушах, и доктора списывали это на полеты. В течение последних шестнадцати лет я ношу слуховой аппарат, который даже в лучшие времена был чертовски неудобным. Жалко было услышать о твоих проблемах с позвоночником, Майк. Ты уверен, что причина была в постоянном напряжении?
Нет, полеты во время войны никак не сказались на моей будущей работе, поскольку когда я, будучи уволенным в отставку, вернулся на «Дженерал Моторс», то фактически начал с того, что когда-то оставил. Мы прошли переобучение по схеме для бывших военнослужащих, которая позволяла нам посещать дополнительные курсы по нашему выбору. Я получил диплом чертежника и, работая, прошел путь до старшего чертежника проектного отдела на заводе технологического оборудования. С 1962 г. я инженер-конструктор в нашем инструментальном цехе, и в этом месяце будет 27 лет, как я работаю в компании.
Начиная с двадцатитрехлетнего возраста я лучше всего помню только хорошие времена. Я думаю, что мозг естественным образом отбрасывает воспоминания о тягостных моментах, да и кто спустя короткое время мог вспомнить о том, что он чувствовал, когда столкнулся с неприятностями во время полета. Почти невозможно описать свои чувства в этот момент тому, кто не был с вами тогда.
Особые воспоминания? Я думаю, что большинство переводов с места на место, и все же самым странным случаем было формирование экипажа. Для меня это все еще кажется странным сном, когда более ста мужчин сортировали сами себя на группы по шесть человек, которые должны были научиться жить, есть, спать и летать, а во многих случаях и умирать вместе. Как мы собрались вместе? Я не помню, о чем говорил с каждым отдельным членом экипажа, за исключением Пола и Гарри.
Когда я спросил Пола, будет ли он одним из моих бортстрелков, он ответил: «Да», но только если я возьму его напарника, Гарри. Я всегда восхищался Полом за эту позицию. Иногда я задавался вопросом, хотя никогда не спрашивал об этом за то время, что мы были вместе, предлагали ли Полу другие пилоты войти в их экипаж и затем отвергали его из-за цвета кожи Гарри. Для меня Гарри – человек, знакомством с которым я горжусь, и я отчетливо помню его смелый поход в канцелярию уинг-коммендэра [148] , чтобы сказать в мою защиту, когда я разбил тот «Стирлинг».
Помнишь последний вылет? Для меня это было нечто особенное. Рейд из тысячи бомбардировщиков, быть ведущим эскадрильи и весь обратный путь назад на аэродром лететь в плотном строю. Затем интервью для прессы и хвалебные статьи в газетах. И вечеринка в пабе. Я все еще не могу понять, как мы со всей той толпой из наземной команды, девушек из WAAF и всех прочих вернулись обратно в сержантскую столовую, избежав неприятностей после того, как нас выгнали из паба.
Худший вылет? 12 декабря 1944 г., дневной полет к Виттену на «Пи-Питере». Помнишь истребители, которые слонялись слева перед нами? Это, казалось, были «сто девятые» и «сто девяностые», и в тот день они действительно вклинились в поток. Мы были очень близки к тому, чтобы быть сбитыми вместе с другими самолетами.
Есть еще один вылет, который приходит на ум, Майк, но в тот раз тебя не было с нами. Мы взяли какого-то несчастного бомбардира, для которого это был первый боевой вылет, и, находясь на боевом курсе, он промахнулся и не сбросил бомбы. Так что нам пришлось сделать круг, дать ему возможность попробовать еще раз. Я не могу не признать, что не слишком был счастлив этому, и не сомневаюсь, что и остальные парни также не были особенно рады.
Дрезден. Во время налета у меня вообще не было никаких мыслей об этом, потому что это была лишь очередная работа, которую надо было выполнить, и я должен признать, что не имел полной картины ситуации. Лишь после изучения разрушений, которые мы причинили, и, узнав, что это вообще не была военная цель, я ощутил огорчение. Этот вопрос несколько раз обсуждался здесь после войны, но достаточно спокойно, потому что я не встретил ни одного австралийца, который бы участвовал в том налете. Мне кажется, что этот налет был совершен по просьбе русских и что он имел политическую цель.
Майк, я надеюсь, что ты сможешь разобраться во всем этом. Не стесняйся, спрашивай еще, если тебе что-то покажется непонятным.
Мои наилучшие пожелания твоей семье,
Всегда твой,
Джордж».
148
Уинг-коммендэр – звание в RAF, соответствующее званию подполковника.
Письмо Дига заставило меня понять, почему замечание Гарри – «Он был более взрослым» – было верным. Диг был более взрослым, потому что он лепил себя с отца и уже был на полпути к тому, чтобы стать мужчиной, еще до того, как достиг зрелого возраста. Хотя я уважал своего отца, мы никогда не походили на братьев. Я рос больше с матерью, чем с ним, и единственными воспоминаниями, которые я могу разделить с ним, была помощь в выполнении домашних заданий по латыни и собирание почтовых марок. Он был приятным человеком с различных точек зрения, но с ним всегда было нелегко сблизиться, и, оглядываясь в прошлое, я вижу, что мне лепить себя было не с кого.
В трудах по психологии я читал о необходимости «образа отца». Я не могу сказать, что когда-либо осознанно нуждался в таком образе, и кажется маловероятным, что я сам когда-либо буду им. Некоторое время Бог был для меня своего рода образом отца, но Бог моего детства был Богом из Священного Писания, затем несколько пугающим божеством в Ветхом Завете, которое тревожно проплывало сквозь Новый Завет, приобретая иные облики, например Эроса. В конечном итоге я оказался перед лицом Бога, и это скорее походило лишь на внешний трепет; Бог стал меньше.
Возможно, что я слишком щепетилен к отношениям отца и сына, поскольку мой собственный сын, которому теперь двадцать три года, в течение последних десяти лет находится в психиатрической больнице с тяжелой формой шизофрении, и возможно, что я слишком многое приписываю тому, что Диг рано возмужал благодаря человеку, который был его отцом. И все же данные указывают на то, что между матерью и дочерью, отцом и сыном формируется своеобразная цепочка или копирование образа. Нормальный ребенок действительно абсолютно подсознательно копирует родителя своего пола в складе ума, предубеждениях и предпочтениях, вкусах и моральных суждениях.