Вождь окасов

Эмар Густав

– Где мы? – спросил он.

– Подстерегаем бледнолицых, которые так славно приветствовали нас при въезде нашем в долину.

– Что же намерен делать брат мой?

– Захватить их, – отвечал Антинагюэль, – они должны умереть.

При этих последних словах токи поклонился Бустаменте и ушел. После его ухода дон Панчо погрузился в мрачную задумчивость. Он очень хорошо видел, что упорное желание окасов уничтожить горсть авантюристов, – сопротивление которых будет без сомнения продолжительно, – могло расстроить замышляемые им планы, дав Мрачным Сердцам

время приготовиться к новой борьбе.

Для успеха его намерений скорость была необходимым условием, поэтому он проклинал гордость индейцев, которая заставляла их жертвовать такими важными вопросами для пустого предприятия, не имеющего никакой цели кроме смерти нескольких человек. Печально опустив голову, Бустаменте был погружен в эти размышления, как вдруг кто-то дернул его за платье. Он обернулся с удивлением и едва удержался, чтобы не вскрикнуть от ужаса.

Перед ним стояла донна Мария в разодранном платье, запачканном кровью и грязью, с лицом, обернутым окровавленными компрессами.

Куртизанка угадала впечатление, произведенное ею на человека, который до сих пор повиновался ее малейшим прихотям; она поняла, что вместе с красотой исчезла и любовь; горькая улыбка сжала ее губы.

– Я вас пугаю, дон Панчо! – сказала она медленно невыразимо печальным тоном.

– Сеньора! – с живостью вскричал Бустаменте.

– Не унижайтесь до лжи, недостойной вас и меня, – перебила донна Мария. – Что в этом удивительного? Всегда так бывает!

– Сеньора, поверьте...

– Вы не любите меня более, говорю я вам, дон Панчо; теперь я стала безобразна... впрочем, разве я не всем пожертвовала ради вас? У меня оставалась только моя красота, и я отдала вам ее с радостью.

– Я не буду отвечать на упреки, которые вы делаете мне; я надеюсь доказать моими поступками, что...

– Генерал! – запальчиво перебила Мария. – Оставим эти пошлости, которым не верим мы оба... Если любовь уже не может соединять нас, так пусть хоть ненависть поддержит связь между нами... у нас один общий враг.

– Дон Тадео! – вскричал Бустаменте с гневом.

– Да, дон Тадео, тот, который несколько дней тому назад осыпал нас такими унижениями.

– Но я теперь свободен! – вскричал Бустаменте страшным голосом.

– И этим обязаны мне, – сказала донна Мария значительно, – потому что все ваши подлые сообщники вас оставили.

– Да, это правда; вы одни остались мне верны.

– Таковы все женщины! Они не понимают никаких побочных чувств, стремятся ко всему прямой дорогой; они любят или ненавидят; но довольно об этом; вам надо поспешить воспользоваться вашей свободой; вы знаете искусство и холодную храбрость вашего врага. Если вы дадите ему время, он в несколько дней сделается колоссом и станет на крепком гранитном пьедестале, которого вы не в состоянии будете опрокинуть.

– Да, – прошептал Бустаменте, как бы говоря сам с собой, – я это знаю, я это чувствую! Медлить – значит все потерять! Но что же я должен делать?

– Во-первых, не отчаиваться и наблюдать за всем, что будет происходить здесь.

О! – прибавила донна Мария, наклонив голову вперед. – Слышите ли вы этот шум? Может быть, это помощь, которой мы ждем.

В лесу сделалось большое движение: это ароканы брали в плен конвой дона Рамона.

Явился Антинагюэль, ведя за собой человека, которого и Бустаменте, и донна Мария тотчас узнали. Этот человек был дон Рамон Сандиас. Приметив Красавицу, он вздрогнул от ужаса, и если бы Антинагюэль не удержал его, он убежал бы, рискуя быть убитым индейцами.

– Негодяй! – вскричал Бустаменте, сжимая ему горло.

– Остановитесь! – вскричала Красавица, освобождая сенатора, который был ни жив, ни мертв.

– Как? Вы защищаете этого человека? – вскричал Бустаменте вне себя от удивления. – Разве вы не знаете кто он? Не только он недостойно изменил мне вместе со своим сообщником Корнейо, но еще нанес вам эту ужасную рану.

– Я знаю все это, – отвечала донна Мария с улыбкой, которая заставила бедного сенатора задрожать и подумать, что настал его последний час, – но вера наша повелевает забывать и прощать обиды; я забываю все и прощаю дону Рамону Сандиасу; надеюсь, что и вы, дон Панчо, поступите так же как я.

– Но...

– Вы должны сделать тоже, что и я, – перебила донна Мария настойчиво, бросив значительный взгляд на генерала.

Бустаменте понял, что Красавица имела какой-нибудь тайный умысел и поспешил сказать:

– Хорошо, если вы этого желаете, донна Мария, я прощаю как вы; вот вам моя рука, дон Рамон, – прибавил он, протягивая свою руку сенатору.

Дон Рамон решительно не знал, должен ли он верить своим ушам, но на всякий случай с поспешностью схватил протянутую ему руку и пожал ее изо всех сил. Антинагюэль презрительно улыбнулся при странной развязке этой сцены, которой он не понял, несмотря на всю свою проницательность.

– Я вижу, что дело кончилось иначе, нежели я ожидал, – сказал он, – и потому оставляю вас... кажется, бесполезно связывать этого пленника.

– Совершенно бесполезно, – подтвердил дон Панчо. Антинагюэль ушел. Оставшись только с Красавицей и Бустаменте, дон Рамон в порыве признательности бросился к ним и вскричал с энтузиазмом:

– О! Мои спасители!

– Постойте, кабальеро! – вскричал дон Панчо. – Теперь нам надо объясниться.

Сенатор остановился в остолбенении.

– Неужели, дон Рамон, вы полагали, – сказала Красавица, – что такой пошлый плут как вы, может внушить нам малейшую жалость?

– Дело в том, – прибавил Бустаменте, – что нам хотелось одним распоряжаться вами...

– Вы сознаетесь, не правда ли, – продолжала Красавица, – что вы в нашей власти и что если мы захотим убить вас, так это для нас очень легко?

Сенатор был раздавлен.

– Теперь, – прибавил Бустаменте, – отвечайте категорически на все вопросы, которые вам сделают; я должен предупредить вас, что ложь будет стоить вам жизни.

Новый трепет пробежал по членам сенатора. Бустаменте продолжал:

– Как вы очутились здесь?