Вождь окасов

Эмар Густав

Жоан подвигался вперед с удивительной самоуверенностью, по мере приближения к ущелью вдруг начал так сильно погонять свою лошадь, что при въезде в него опередил свой отряд шагов на шестьдесят.

Он въехал в ущелье без малейшего колебания. Едва сделал он десять шагов, как из густой чащи вышел индеец и стал прямо перед ним. Этот индеец был сам Антинагюэль. Жоан внутренне задрожал при виде грозного вождя, но лицо его однако ж осталось бесстрастно.

– Сын мой приехал очень поздно, – сказал токи, бросая на Жоана косой взгляд.

– Отец мой простит меня, –

почтительно отвечал Жоан, – я узнал о его приказании только ночью, а моя деревня далеко.

– Хорошо, – возразил вождь, – я знаю, что сын мой благоразумен; сколько копий привел он с собой?

– Тысячу!

Жоан смело увеличил число своих воинов, но он следовал в этом случае приказаниям Курумиллы.

– О! О! – сказал токи с радостью. – Простительно прийти поздно, когда приводишь такой многочисленный отряд.

– Отец мой знает, что я ему предан, – лицемерно отвечал индеец.

– Знаю... сын мой храбрый воин; видел он инков?..

– Видел...

– Далеко они?

– Нет, едут; через час они будут здесь.

– Стало быть, нам нельзя терять ни минуты; пусть сын мой расположит своих воинов по обеим сторонам ущелья возле сожженного кактуса.

– Хорошо, это будет сделано; пусть отец мой положится на меня.

В эту минуту отряд мнимых индейцев показался при входе в ущелье и по примеру своего вождя въехал в него с совершенной самоуверенностью. Обстоятельства были критические. Малейшая оплошность со стороны испанцев могла, открыв обман, погубить всех.

– Пусть сын мой торопится, – сказал Антинагюэль.

И он вернулся на свое место. Жоан и испанцы поскакали галопом: за ними наблюдали тогда тысячи невидимых шпионов, которые при первом подозрительном движении с их стороны изрубили бы их без пощады. Нужна была чрезвычайная осторожность.

Приказав своим людям сойти с лошадей и спрятать их в углублении, образуемым ложем реки, Жоан расставил их с величайшим спокойствием, которое могло изгнать навсегда все подозрения из головы вождя, если бы он возымел их.

Через десять минут в ущелье воцарилось такое же безмолвие, как и прежде. Едва Жоан сделал несколько шагов в кустах, чтобы рассмотреть окрестности занимаемого им поста, он вдруг почувствовал, что кто-то положил ему руку на плечо. Он вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял Курумилла.

– Хорошо, – прошептал ульмен голосом тихим как дыхание, – сын мой благороден; пусть он идет за мной со своими людьми.

Жоан сделал знак согласия. Тогда с чрезвычайными предосторожностями и в величайшем безмолвии триста человек начали взбираться на скалы вслед за ульменом. Курумилла расставил их в различных местах, так что они составили двойную линию, которая широким кругом облегала пост, выбранный Антинагюэлем для бивуака своих лучших воинов.

Этот маневр было тем легче исполнить, что, повторяем, токи не мог иметь никакого подозрения и вместо того, чтобы наблюдать за тем, что происходило вокруг него, он внимательно следовал глазами за отрядом дона Грегорио, который уже был виден вдали.

Триста солдат Жоана, взобравшиеся на стену с противоположной стороны ущелья, разделились

на два отряда. Первый занял позицию над Черным Оленем, а второй из ста человек сгруппировался в арьергарде, готовый в случае надобности напасть на неприятеля с тыла.

Как только Курумилла сделал описанные нами распоряжения, он оставил Жоана и вернулся к своим товарищам, которые ждали его на вершине Корковадо.

– Наконец! – вскричали они, увидев его.

– Я начинал бояться, не случилось ли с вами какого-либо несчастья, вождь, – сказал ему граф.

Курумилла улыбнулся.

– Все готово, – сказал он, – и если бледнолицые желают, они могут войти в ущелье.

– Вы думаете, что план ваш будет иметь успех? – спросил дон Тадео с беспокойством.

– Я надеюсь, – отвечал индеец, – но впрочем один Пиллиан может знать что случится.

– Справедливо. Что мы будем теперь делать?

– Зажжем огонь и уедем.

– Как уедем? А наши друзья?

– Мы им не нужны; как только огонь будет зажжен, мы поедем отыскивать бледнолицую девушку.

– Дай Бог, чтобы мы могли спасти ее!

– Пиллиан всемогущ, – отвечал Курумилла, высекая огонь.

– О! Мы ее спасем! – вскричал восторженно молодой человек.

Курумилла зажег трут, находившийся в роговом ящичке, смел в кучу ногами сухие листья, положил на них трут и начал дуть изо всех сил. Листья, высушенные солнечными лучами, скоро вспыхнули; Курумилла набросал на них других листьев, прибавил к ним несколько сухих ветвей, почти тотчас же загоревшихся, и положил эти ветви на костер. Огонь, раздуваемый ветром, который на высотах обыкновенно бывает гораздо сильнее, быстро разгорался, и скоро столб пламени поднялся к небу.

– Хорошо! – сказал Курумилла своим товарищам, которые так же как и он жадно глядели в долину. – Друзья наши увидали сигнал, мы можем ехать.

– Поедем же, не теряя времени, – вскричал граф с нетерпением.

– Поедем, – сказал дон Тадео.

Через минуту Курумилла и его товарищи углубились в огромный девственный лес, покрывавший вершину горы, оставив позади себя зажженный костер, этот зловещий сигнал убийства и разрушения.

Между тем вот что происходило в долине. Дон Гре-горио Перальта, боясь слишком зайти вперед прежде чем узнает положительно в чем дело, приказал отряду остановиться. Он не скрывал от себя страшной опасности своего положения и потому хотел воспользоваться всем для достижения успеха, чтобы в случае неудачи в битве, которую приготовлялся дать, честь его осталась невредима, а память о нем безупречна.

– Генерал, – обратился он к Корнейо, который так же как и сенатор, находился возле него, – вы воин храбрый, солдат неустрашимый; я не скрою от вас, что мы находимся в положении крайне опасном.

– О! О! – сказал генерал, вертя усы и бросая насмешливые взгляды на дона Района, который при этом известии, сделанном так неожиданно, побледнел. – Объясните нам это, дон Грегорио!

– О! Боже мой! – отвечал тот. – Дело очень просто: индейцы в значительной силе находятся в засаде в ущелье, чтобы не допустить нас пройти.