Вождь окасов

Эмар Густав

В ней совершенно не было никакой мебели: бычьи черепа, разбросанные там и сям, служили стульями. В углу, на груде сухих листьев, покрытых попонами и плащами, лежала женщина, голова которой была обернута компрессами.

Эта женщина была донна Мария. Она, казалось, спала. Однако ж, при шуме шагов вошедших вождей взор ее заблестел в полумраке хижины и показал, что она не спит.

Все сели. Бустаменте размышлял с минуту, потом поднял глаза на графа и сказал резким голосом:

– На каких условиях желаете вы сдаться?

– Извините, – отвечал молодой человек, – мы не соглашаемся

сдаться ни на каких условиях; вы должны сделать нам благородные предложения, а это другое дело; я жду, чтобы вы изложили их.

Глубокое молчание последовало за этими словами.

ГЛАВА LXI

Посланный

Жоан был молодой человек лет тридцати, смелый, отважный, не боявшийся никакой опасности и притом одаренный тем глубоким и холодным лукавством, которое отличает его соплеменников. До своего отъезда еще он взвесил все детали данного ему поручения. Он не скрывал от себя, что оно было очень затруднительно и что если ему удастся избегнуть бесчисленных засад, расставленных у него под ногами, то уже одно это можно будет назвать чудом.

Однако все затруднения, предстоящие ему, нисколько его не пугали. Он охотно взялся за дело, потому что находил таким образом возможность сыграть злую шутку с Антинагюэлем, – которого, сказать правду, терпеть не мог, сам не зная почему, – и кроме того спасти Курумиллу, которому был обязан жизнью.

Все дело заключалось в том, чтобы пробраться не будучи убитым сквозь ряд часовых, которые без сомнения окружали оставленную испанцами позицию. Он на минуту притаился в высокой траве, размышляя, какой ему употребить способ, чтобы выбраться здравым и невредимым.

Вероятно этот способ скоро был придуман, потому что Жоан вдруг бросился бежать. Удостоверившись, что он один, он развернул свой аркан и привязал конец его к кусту. На этот куст повесил он свою шляпу, так чтобы она не упала, потом потихоньку удалился, все развертывая аркан. Дойдя до конца аркана, он начал дергать его осторожно, заставляя таким образом куст качаться слегка.

Это движение почти тотчас же было замечено часовыми, которые бросились к кусту и, увидев верхушку шляпы, выстрелили. Жоан между тем пустился бежать с легкостью серны, смеясь, как сумасшедший, над тем, как будут досадовать часовые, когда узнают, во что стреляли. Впрочем, он принял все возможные меры предосторожности, так что был уже далеко, прежде чем ароканы поняли, что произошло.

По обыкновенной дороге от ущелья до деревни Сан-Мигуэль было далеко, так что если бы Жоан захотел идти этим путем, ему пришлось бы сделать пятнадцать миль. Но Жоан был индеец: он пошел прямо.

Молодой и одаренный железными ногами, он шел скорым шагом по горам и долам. Он оставил скалу в шесть часов вечера и пришел в Сан-Мигуэль в три часа утра. Словом, в девять часов он прошел более двенадцати миль причем по таким дорогам, по каким могут ходить только козы да индейцы.

Когда Жоан вошел в деревню, ' темнота и безмолвие царствовали повсюду; все жители спали, только изредка выли собаки.

Жоан был в затруднении; он не знал как найти тех, которые были ему нужны. Вдруг дверь одной хижины отворилась, и два человека с огромной

ньюфаундлендской собакой вышли на дорогу. Как только собака приметила индейца, она бросилась на него с ужасным лаем.

– Удержите вашу собаку! – закричал Жоан, поспешно становясь в оборонительное положение.

– Сюда, Цезарь! Сюда! – сказал голос.

Собака послушалась и, ворча, вернулась к своему господину. Эти слова были произнесены по-французски. Жоан не знал этого языка, но он вспомнил, что видел в Вальдивии у французов точно такую собаку как та, которая так грозно встретила его. Это заставило его предположить, что случай свел его именно с тем, кого он искал. Жоан был человек решительный: нимало не колеблясь, он громко закричал:

– Вы чужеземец, друг Курумиллы?

– Курумилла! – вскричал Трангуаль Ланек, подходя. – Кто произнес это имя?

– Человек, пришедший от него, – отвечал Жоан.

Трангуаль Ланек устремил на Жоана подозрительный взгляд, но темнота была так густа, что он не мог различить черты его лица.

– Подойдите, – сказал он, – если Курумилла посылает вас, стало быть вы принесли нам какое-нибудь известие?

– Те ли вы, кого я ищу? – спросил Жоан, колеблясь в свою очередь.

– Да, но в хижине при огне мы узнаем друг друга лучше, нежели здесь... ночь чернее кратера вулкана.

– Это правда, – подтвердил Валентин, смеясь, – так темно, что даже дьявол, пожалуй, наступит на свой хвост.

Все трое вошли в хижину; Цезарь составлял арьергард. Не теряя времени, Трангуаль Ланек высек огня, зажег лампу и подошел к индейцу.

– Хорошо, – сказал он, – я узнал моего друга; это его присылал Курумилла в Вальдивию.

– Да, – отвечал Жоан, указывая на собаку, которая легла возле него и начала лизать ему руки, – видите: собака узнала меня.

– Того, кого любит моя собака, люблю и я, – сказал Валентин, – вот моя рука.

Жоан дружески пожал эту благородную руку; чистосердечие француза расположилоло его к нему. Отныне эти два человека были преданы друг другу на жизнь и на смерть.

Трангуаль Ланек присел на землю и сделал знак товарищам сесть возле него. Те повиновались. После минутного молчания, во время которого ульмен, казалось, собирался с мыслями, он наконец обратился к Жоану и сказал:

– Я ждал сегодня на солнечном закате Курумиллу и двух моих друзей. Курумилла вождь и слово его священно. Между тем ночь уже проходит и возвещает восход солнца своим зловещим криком; но Курумиллы нет! Какая причина могла помешать ему? Сын мой храбрый воин и пришел от моего брата; пусть же он говорит; уши мои открыты.

Жоан почтительно поклонился, вынул из-за пояса кусок от плаща Курумиллы и молча подал его ульмену.

– Кусок от плаща Курумиллы! – вскричал с горячностью Трангуаль Ланек, схватив этот кусок и передавая его Валентину, столь же взволнованному, как и он. – Говори, вестник несчастья, брат мой умер? Какое ужасное известие принес ты? Говори, именем Пиллиана! Скажи мне имена его убийц, чтобы из их костей Трангуаль Ланек сделал воинские свистки.

– Я действительно принес дурные известия; однако ж в ту минуту, когда я оставил Курумиллу и его товарищей, они были в безопасности и не ранены.