Возлюбленная колдуна
Шрифт:
Филипп отхлебнул из чашки; в это же мгновение чайник на чайном столике рядом с Софи опрокинулся, разливая чай во все стороны.
— О Господи! — Она подхватила чайник и поставила его прямо.
— Странно. — Филипп смотрел на чайник, как будто это был только что обнаруженный им редкий образец малахита. — Не понимаю, почему он опрокинулся.
— Действительно, странно. — Софи вытирала лужу салфеткой, чувствуя себя гораздо большей неудачницей, чем ей бы хотелось признать.
Коннор сложил руки на груди, глядя на бронзовую
— Ну, разве не интересно?!
— Не делай такое самодовольное лицо, — сказала Лаура.
— Но я действительно доволен! — Коннор взглянул в ее нахмурившееся лицо. — Здесь, в сердце Бостона, я вижу статую норманна! Похоже, что в вашем городе все же найдется место для викингов.
— Да, найдется. — Лаура улыбнулась. Ее зеленые глаза блестели от гнева. — Для сделанных из бронзы и стоящих на пьедестале!
— Именно это ты бы хотела сделать со мной, Лаура? Превратить меня в кусок гранита?
— Я бы хотела вернуть тебя назад, в твое время.
— Это только слова.
— Нет, истинная правда! — возразила она, но в ее голосе не прозвучала уверенность.
Она направилась прочь от статуи, ступая по скрипящему снегу, и Коннор пошел вслед за ней. Они шли по широкой аллее, делившей бульвар на две части, по которым в ту и другую сторону проезжали экипажи.
Коннор разглядывал ее нежное лицо, изящную линию носа, недовольно выпяченную нижнюю губу.
— Скажи мне, что бы ты сейчас делала, если бы меня не было здесь?
— Я бы… — Лаура помолчала, нахмурив лоб и глядя прямо вперед, как будто ответ был написан на снегу, который намело между деревьями, растущими вдоль бульвара. — Обычно во второй половине дня я читаю.
Он подозревал, что она всю свою жизнь провела за чтением книг.
— И ты злишься из-за того, что я оторвал тебя от твоего любимого занятия?
— Я не злюсь. — Лаура остановилась на дорожке, бросив на Коннора такой испепеляющий взгляд, словно собиралась придушить его. Однако ее голос оставался сдержанным. — И не надо намекать, что я вела унылую жизнь.
— Неужели я на это намекал?
— Как ни странно, я люблю читать. Чтение расширяет кругозор.
— Конечно. Книги в вашем столетии просто потрясающие.
— И тот факт, что я провела большую часть жизни дома, за чтением, вовсе не означает, что я совсем не знаю окружающего мира, — она отвела от него взгляд и обиженно вздернула подбородок. — С помощью книг я побывала в разных странах.
Он хотел для нее гораздо больше, чем жизнь, которую она проживала вместе с героями любимых книг. Холодный ветер шумел в голых ветвях вязов, теребя локоны, выбивающиеся у нее из-под шапочки и искушая его. Он снял с руки перчатку и прикоснулся к шелковистым кудрям Лауры. Она бросила на него быстрый взгляд.
— Если бы в такой великолепный день тебе предложили исполнить любое твое
Лаура отстранила его руку.
— Что ты нашел великолепного в этом дне?
— Посмотри вокруг, — сказал Коннор. — Посмотри на окружающую нас аллею, засыпанную снегом. Разве не красиво?
Она отвела от него взгляд, устремив его поверх нетронутых сугробов, где экипажи прокладывали грязные колеи на занесенной снегом мостовой.
— Я вижу снег. Холодный, неуютный снег. Коннор вздохнул, пытаясь отыскать путь к сердцу женщины из его снов, женщины, скрывающейся в глубине души Лауры под толстым слоем льда.
— Посмотри, какие сугробы ветер намел среди деревьев! Смотри — вон гребень набегающей волны, а там — силуэт чайки, взлетающей в небо.
— Я вижу только сугробы, и не нахожу в них ничего особенного.
Коннор вдохнул полные легкие холодного воздуха.
— Смотри, как солнце блестит на снегу, превращая его в россыпь алмазов.
Она нахмурилась, как будто он прикоснулся к открытой ране, и крепко стиснула челюсти.
— Только дети могут принять снег за россыпь алмазов.
— Не только дети, но и взрослые, которые не забыли очарование детства.
— Ты хочешь сказать — взрослые, которые так и не стали уважаемыми и почтенными людьми.
— Неужели такой тяжкий грех — видеть красоту окружающего мира?
Лаура взглянула на него, и сквозь изумрудно-зеленые глаза он увидел в ее душе глубокие шрамы, оставленные родительской холодностью.
— Тяжкий грех — слоняться по улицам, когда нас ждут важные дела.
Он хотел обнять ее, крепко прижать к себе и согреть теплом и светом, пока она не улыбнется. Но он знал, что она не станет улыбаться ему — пока.
— Какие еще важные дела, Лаура?
— Ты должен выучиться тысяче вещей, прежде чем появиться на балу у Гарднеров.
Коннор натянул перчатку, чтобы защитить руку от мороза.
— Ты права.
Лаура нахмурилась, с подозрением прищурив глаза.
— Права?
— Мне нужно учиться. Мне нужно многое увидеть. — Коннор показал рукой на здания, возвышающиеся по обе стороны бульвара. — Мне не хватит одних только книг, чтобы понять ваш век.
Изо рта Лауры вырвалось облачко пара. Она взглянула на Коннора.
— Это верно, тебе нужно было подойти к паровозу и дотронуться до него, хотя я говорила тебе, что так делать нельзя.
— У нас же не произошло никаких неприятностей?
— Могли произойти.
— Но не произошли.
— На этот раз — нет. — Она обхватила себя руками за талию, как будто замерзла. — Но в следующий раз нам может не столь повезти.
— Я не хочу ничем огорчать тебя. — Он положил руки ей на плечи, чувствуя, как напряглось ее тело, охваченное вихрем чувств — злобы, страха, желания, борющихся между собой и сбивающих ее с толка. — Но ты не можешь запереть меня в доме.