Возмездие теленгера
Шрифт:
– Станция Пайки, – с непонятным вздохом сказал Дядин, сворачивая на едва заметную дорогу вдоль насыпи, которая через пять минут привела их к заброшенному строению.
Костя с жадностью смотрел на былые остатки цивилизации. Станция была когда-то ухоженной и опрятной, перед ней были разбиты газоны, на которых, должно быть, когда-то росли анютины глазки. Теперь же вместо анютиных глазок торчали грыжная трава и хвощи.
– Сердце кровью обливается, когда вспоминаешь, как здесь хорошо было! – сказал Дядин, выходя из машины. – Проклятые америкосы все испоганили!
Костя тоже вышел, разминая затекшую спину, и все ему казалось,
– Да нет здесь никого, – со знанием дела сообщил Дядин. – Вот уже лет десять-двенадцать никого, хоть шаром покати.
Когда-то перед станцией была большая площадь. Теперь она сжалась до размеров пятачка, и молодая поросль подступила со всех сторон к асфальту.
– Я здесь когда-то служил, – вдруг стал рассказывать Дядин. – В этих самых лесах, только немного западнее. Пограничные войска ФПС [17] России. А занимался я внешней разведкой и знаю здесь каждую тропочку.
За перроном разбегались железнодорожные пути, на которых застыли ржавые товарные вагоны и цистерны. По асфальту, поросшему в щелях ярко-зеленой травой, гулял ветер. Мутные окна станции с укором взирали на площадь.
– Видите, какая цивилизация была! – рассказывал Дядин. – Здесь в день до полусотни составов формировалось, а теперь… – Он с горечью махнул рукой. – Даже собак нет.
17
ФПС – Федеральная пограничная служба.
Косте все это трудно было понять, в его представлении, нынешний мир был совсем не так уж плох. Теленгеш, конечно, бедствует, но к этому все уже привыкли. Глядишь, к осени электростанцию на Парашке построят. Электричество, почитай, бесплатно достанется. Бензин не будем экономить. Транспорт свой заведем. Чем не жизнь? А еще на Верке женюсь. Правда, последняя мысль ему казалась не столь очевидной, потому что у него не было опыта по этой части.
Мысль о том, что цивилизация потихоньку возрождается и распространяется из богом забытых деревень, даже не приходила ему в голову. Ему казалось, что жизнь, которой он жил, была всегда неизменной. Обыденность и повседневность не давали увидеть общую картину. Если даже он сообразил бы, что к чему, то очень скоро понял бы, что очевидное еще не повод для восторга, что деревни сильно зависят от «промыслов» и что стоит этим «промыслам» исчезнуть, как ростки жизни на севере увянут, не успев окрепнуть, что кому-то необходимо поддерживать эти самые «промыслы» – с умыслом или без умысла, но поддерживать.
– А вы где воевали? – спросил он, просто чтобы не молчать, потому что жизнь Дядина была ему совсем неинтересна, она, наверное, была даже скучной, как может быть скучна жизнь еще до твоего рождения, может, ее вообще не было?
– Не воевал я, – глухо ответил Дядин, направляясь через площадь туда, где за деревьями виднелись какие-то строения. – Если воевал бы, мы с тобой не разговаривали бы. Армии-то положили в первую очередь. Потом добивали поодиночке тех, кто не помер своей смертью. Свои же и добили.
– Почему? – Чебот с
– Потому что у каждого народа есть свои Иуды. А у меня была другая задача. Разведчик я по природе и по призванию.
– А какая задача? – спросил Телепень, и лицо у него стало глупым-глупым, словно он хотел услышать нечто необычное.
Дядин хмыкнул:
– Вас, остолопов, найти. Вернее, вот его. – Он кивнул на Костю. – Ну, что-нибудь вспоминаешь?
– Нет, – признался Костя, вспыхивая маком. – Я здесь никогда не был.
– Да был ты здесь, только не помнишь, потому что все поезда, следующие на север, минуют эту станцию.
– Маленьким я был, – со стыдом признался Костя. – Спал, наверное.
– Вот то-то и оно, – вздохнул Дядин, направляясь к строению за деревьями. – Это гарнизонный магазин. Поищи себе плечевую портупею, а то в следующий раз пистолет не успеешь выхватить.
Костя покраснел еще гуще. С пистолетом, который застрял в кармане, действительно вышел даже не конфуз, а настоящая катастрофа. Не выхвати он пистолет, неизвестно, чем закончилась бы история у бункера. Он сунул руку в карман – там была дырища величиной с кулак.
– Такие мелочи надо предусматривать, – назидательно заметил Дядин. – А лучше всего заранее обдумывать, как ты поступишь, тогда не будет никаких заминок. Голову, брат, тренировать надо все время.
– Понял я все, Захар Савельевич, понял… – сказал Костя. – Буду думать и постараюсь все вспомнить.
– Да уж, пожалуйста, – попросил Дядин. – На тебя одна надежда. Считай, что на тебя Родина-мать смотрит. Если ты этой станции не помнишь, значит, система «мертвая рука-два» в другом месте. Как говорится, будем искать.
Костя тяжело вздохнул. Груз ответственности, который лежал на его плечах, показался ему непомерно тяжелым. А если я ничего не вспомню? – думал он. – Вообще никогда? Что же мы, так Россию и не спасем? Но вслух ничего не сказал, опасаясь праведного гнева Захара Савельевича. Вспомнить надо в любом случае, и баста!
Телепень, который ревновал Дядина к Косте, поморщился, а Чебот – тот вообще покривился, как паралитик, словно его заставили пить рыбий жир, но промолчал, потому что тоже не привык спорить со взрослыми. По роже было видно, что, если бы он был «мстителем» номер пять тысяч сто, он моментально все вспомнил бы и моментально привел бы Захара Савельевича куда надо. Исполнил бы долг перед Родиной, и его наградили бы самой почетной наградой, а в деревенском клубе повесили бы его портрет маслом в полный рост, и все девки были бы его, и Верка Пантюхина в том числе, а Костю Приемыша задвинули бы в самый дальний угол истории, и о нем никто не вспоминал бы, вся жизнь его была бы сплошным сожалением. Такие черные мысли прочитал Костя у своего друга и напарника Ремки Дьяконова.
Магазин не был разграблен. Товары для пограничников и охотников как лежали двенадцать лет назад ровными рядами на витринах и полках, так и продолжали лежать, только сгнили и разваливались от малейшего прикосновения.
Телепень и Чебот поразвлеклись немного, сбрасывая этот товар на пол, а потом кинулись в отдел, где стояло оружие. Там они принялись ахать и охать и хватать все, что находилось на прилавках и под прилавками: и блесна, и ножи, и всякую другую мелочевку. Телепень то и дело восторженно повторял: