Шрифт:
"Возможно, кто-то подумает, что я сошла с ума. Может, так оно и есть. У каждого человека свои критерии истины на этот счёт. Но сам процесс… Сидит себе человек, никого не трогает, "починяет примус", и в этот момент с него сходит ум… Вышел себе на прогулочку, или совсем ушёл – это уже детали. Но он ходит! А сегодня, так просто бежит вприпрыжку. И если бы мне ещё вчера кто-то сказал, что женщина в ярких джинсах цвета индиго, в белой распашёнке, надетой на голое тело, с вырезом до пупа, с красными длинными ногтями и такими же губищами, с высоко поднятыми рыжими волосами и в очках-хамелеонах – это я, то сошедшим с ума был бы именно он, этот кто-то… Но сегодня, посетив с утра магазин одежды, салон красоты и солярий, это что-то несётся по улице, сбивая всё на своём пути, и это что-то – я. Назвать себя одушевлённым предметом не поворачивается язык, потому что ночью я умерла. Рассыпалась на мелкие кусочки, растаяла, превратилась в пепел, в пар, в мелкодисперсную пыль… А утром воскресла, но уже потерявши ум, который так и не нашла до сих пор. Как и своего мужа. Вернее, нашла, но уже не своего… И превратилась в оранжевую бестию с ярко-зелёными глазами (линзы справились на пять), спрятав их под очки. Пока. Но это уже не я. Превращение
Мы познакомились на даче. Мне было шестнадцать, ему двадцать восемь. Я оканчивала школу, а он приезжал в составе проверяющей комиссии в училище, которым командовал мой отец. Восьмое мая, довольно тепло в южном городе, стол накрыт в саду, алкоголь льётся рекой, проверка прошла на ура. От количества погон и фуражек рябит в глазах. Я и моя подружка Ирка, так и застыли перед калиткой, не решаясь войти. Мы были не в курсе такого веселья. Надо уходить. Но нас заметили, и мой отец позвал и представил своим гостям свою дочь. Все бросились кормить и поить, конечно, соком, и от такого внимания мы так ничего и не съели. Но офицеры "подобрались" в нашем присутствии, не сквернословили, развлекали анекдотами, пели, играли на гитарах. Старший командный состав засел за преферанс, а младший, самому молодому было двадцать восемь, устроил танцы. И Егоров пригласил меня первый. А все остальные смотрели и подбадривали . Я готова была провалиться сквозь землю от такого внимания. Даже на танцевальных вечерах не любила это противостояние: девчонки вдоль стенок, а напыщенные кавалеры их вы-би-ра-ют. Прямо, торговля партнёршами. И я всегда уходила на второй этаж Дома Офицеров, там было пианино, и тихонечко наигрывала полюбившиеся мелодии. Но меня находили, вытаскивали на танцпол, и до самого конца вечера не получалось удрать, вниманием я не была обделена, и, часто, просто, как дочь начальника, что не доставляло никакого удовольствия, а даже наоборот. А тут взрослые мужики, хорошо подпитые, явно, получающие удовольствие от увиденного. Майор Егоров прочувствовал моё состояние и, чтобы отвлечь, попросил показать ему, где можно купить цветы. Ведь завтра девятое мая, День победы. Наверняка дачники выращивают, да те же тюльпаны. И мы с Иркой рассказали о нашем соседе, который специально засадил цветами свою фазенду, чтобы хорошо заработать на этом священном празднике. И не успели глазом моргнуть, как бравый офицер перемахнул через забор и протянул руки, чтобы затащить и нас. И мы стали методично рвать всё подряд. Набрав громадные букеты, кое-как выбрались, шикая друг на друга и подхихикивая, как будто с нами был одногодок. Цветы расставили по вёдрам, а утром отнесли к памятникам и вечному огню. Но одно происшествие, застрявшее в моей душе надолго, произошло уже ночью. Офицер потерял свою фуражку. И, скорее всего, именно на тюльпановом участке, расположение которого он не запомнил. Основная масса проверяющих уехала, остались только несколько молодых, в том числе и Егоров. Мы с Иркой спали на втором этаже, но шуршание под окном услышала только я. Выглянула и увидела умоляющие глаза бравого майора. Обрисовав ситуацию, он протянул руки, чтобы поймать меня. Спускаться по лестнице, значит нарваться на папу, или ещё на кого-нибудь. И я, зацепившись за край балкончика, повисла над головой Егорова, боясь промахнуться при приземлении. Но он ловко поймал меня, обхватив крепкими руками за талию и воткнувшись лицом прямо в мою грудь, оголившуюся при падении. И застыл, глядя мне в глаза. А я от неожиданности и пикантности момента тоже превратилась в столб, и мы так и стояли, вернее он стоял, а я висела на нём, упираясь затвердевшим сосочком в его лицо. И когда Егор отмер и поставил меня на землю, в моём животе уже начинался пожар, а искры долетали до возбудившихся бугорков и долбили в голову, вызывая совершенно новые ощущения, какие-то порочные, желающие продолжения. Чего? Егоров быстро убрал руки, немного смутился, извинился. И потом, когда закидывал меня через забор, и принимал обратно, моя грудь предательски требовала прикосновения, пугая разливающимися по телу покалываниями… Утром дача опустела, и мы с Ириной, забрав оставшиеся цветы, уехали в город. Почему нас не взяли с собой?"
Егор Егоров, потомственный офицер, до мозга костей был пропитан военной службой. По-другому, он был страшным карьеристом, и очень хорошо продвигался по служебной лестнице. Справедливости ради надо сказать, что совершенно оправданно. Суворовское, затем, военное училище с красным дипломом, самоотверженная служба в разных регионах, защита кандидатской, маячившая на горизонте академия – вехи достойного пути майора. Единственное, что мешало службе – это бабы. Высокий, подтянутый, поддерживающий себя в форме, темноволосый с тёмно-голубыми, даже ближе к цвету морской волны, глазами, он пленял одним только взглядом. А когда улыбался, на его мужественном лице с чётко очерченным ртом и квадратным подбородком появлялись ямочки в виде скобок с двух сторон от губ. И он становился каким-то шкодным и загадочным, и казалось, что Егоров сейчас что-нибудь вытворит всем на потеху. А и делать ничего не надо было, разновозрастные бабоньки и так сами собой в штабеля укладывались. Избалованный женским вниманием, Егоров задрал "цену на себя" до небес, совершенно не задумываясь о последствиях. А они были, и несколько неприятностей чуть не стоили ему карьеры. Но начальники, ценившие настоящие качества рьяного офицера, вытаскивали из передряг, каждый раз последний. При этом он умудрялся получать благодарности и досрочно клепал очередные звёздочки. А вот найти достойную пару себе
Настю Егор увидел в первый же день. Её отец, начальник училища, за что-то отчитывал дочь, а она, упрямо мотая головой, не соглашалась с ним. В школьной форме, с высоко уложенной пышной косой, прижимая к себе набитый книгами рюкзачок, оттягивающий руки, она слушала отца, опустив глаза. Вдруг, сбросила туфли на высокой платформе, развернулась и пошла прочь, в одних колготках, став заметно ниже ростом. Происходило всё это действо в приёмной генерала в присутствии коменданта училища, немолодого капитана. Он сорвался с места, догнал девочку и вернул уже в сам кабинет. Что там было дальше, неизвестно.
– Настя у нас такая, – произнёс служака, увидев в проёме Егорова. – Она хорошая, учится отлично, школу заканчивает, к экзаменам готовится. Серьёзная девка. А отец просто боится за неё, держит в ежовых руковицах: шаг вправо, шаг влево – расстрел. Дались ему эти туфли? Они сейчас все и таких ходят.
Комендант собрал обувь, поставил к стенке, пододвинул рюкзак.
– Как она всё это носит?
Из кабинета вышла девушка, обулась, заграбастала свой бесценный груз, чмокнула капитана, кивнула головой майору и улетела.
И вот, когда две девчонки появились на даче, так неожиданно, Егоров сразу узнал генеральскую дочь. Короткое платье в горошек, с пышными оборками по низу, открывало свету обалденные ножки, длинные, стройные, обутые в туфельки на каблучке. Егоров не мог оторваться. Но когда его глаза поползли вверх, и взору предстала вся девушка, он чуть не задохнулся. Талию можно было обхватить руками в замок, это точно, а вот грудь, наоборот, несколько пышнее нормы. Длинные светло-русые волосы по пояс, распущены по плечам. И глаза… Они застили всё вокруг, ясные, чисто оливковые, в опушке ресниц… И яркий ротик, приоткрыт от удивления… Просто чудо, как хороша. Кто-то стукнул его по плечу, и он опомнился. Уж и нельзя на красоту посмотреть. Да знает он, что ей шестнадцать. Но его эгоистичная натура не могла спокойно реагировать на другие знаки внимания в сторону Насти. И он старался вертеться около неё, вроде ненавязчиво. А кончилось всё тем, что бравый офицер так и не смог уснуть в эту ночь. Перед глазами плыла картинка: громадные испуганные глаза и грудь, искусное творение мастера. Зацепила его Настенька…
По возвращении Егоров освободил квартиру от всяких претенденток, выслушал очередной разнос от начальства после жалобы не сложившейся жены и ушёл в службу, целиком и полностью. Как-то надо было отвлечь себя от наивных, но таких притягательных и чего-то ждущих от него глаз, в омуте которых он тонул каждую ночь. Как такое могло с ним произойти? Запретный плод, что ли? Ну, Анастасия…
Приближалось 17-летие Насти. После поступления в университет, на исторический, студентов отправили в колхоз "на помидоры". Помидорчики семенные, каждый отдельно в бумажке, в один слой. Только целые, остальные можно есть. Какая это была вкуснятина. Девчонки их лупили с утра до вечера. В результате часть из них попала в больницу, и Настя в том числе. От неё осталась половина, как не сломалась в талии, непонятно. А главное, пропал аппетит, и это очень тревожило родителей. Конечно, они хотели устроить дочери праздник, накупить всякой вкуснятины, наготовить пир на весь мир, накормить, наконец, хоть чем-то ребёнка. И отец повёз её в кондитерский цех Интуриста для выбора именинного торта. Настя не могла отказать отцу, видя его треволнения. Ехать пришлось в мамином тёмно-розовом костюме, из которого она давно "выросла", чудом сохранившемся в её гардеробе. Мама Насти была невысокого роста, на голову ниже, и этот винтаж пришёлся ко двору её дочери. И длина нормально, и затянуться можно поясом потуже, под пиджачком не видно. И не холодно. Выбрали торт "Рог изобилия". Очень красивый и на любой вкус, двадцать в одном. Настя вышла на улицу, осень хозяйничала во всю, красота вокруг, солнышко тёплое, воздух аж звенит. Девушка жмурилась от удовольствия: бабье лето, любимое время года… К машине лихо подъехал мотоцикл, остановился прямо напротив. Настя вопросительно подняла глаза, из автомобиля вылез солдатик-шофёр и встал сзади. А со стороны кондитерки уже летел отец Насти, лихой генерал на боевом коне.
Егор наслаждался прекрасным зрелищем: Настя, как тростиночка на ветру, вся свеженькая, с выразительными глазами, тонкие ручки, стройные длинные ножки… Она казалась такой уязвимой, так хотелось её защитить, обнять, закрыть от всех. Господи, о чём он? Ведь сто раз говорил себе "стоп", ну сколько можно. Он снял шлем, улыбаясь своими ямочками, глаза в прозрачном воздухе засинели, рассыпались звёздочками.
– Это вы? – девушка тоже улыбнулась – Как вы к нам?
– Добрый день! Я проездом к генералу, ваша мама меня сюда направила, я не люблю ждать впустую.
– Егор! Быстро ты домчал. Я тебя так рано не ждал. – Отец Насти запыхался. – И ничего не приготовил, не успел. Придётся ехать домой. Ты с нами. У Насти сегодня день рождения. Ты же не сильно торопишься? Насколько мне известно, у тебя отпуск?
– Я не планировал. Но если надо, подожду. Да и дочь вашу поздравить нужно, подарка-то у меня нет. А что бы вы хотели, Анастасия? Чем увлекаетесь? Может, хобби какое есть? Подскажите. Я не люблю сюрпризов, предпочитаю конкретику.
– Ой, да что вы, не надо ничего, – запротестовала девушка.
– Надо, надо, – встрял Настин папа. – Она у нас цветовод, очень любит горшечные культуры. Как раз хотела на свой день рождения пополнить оранжерею. Я даже подумываю построить на даче теплицу для неё.
– Ну и прекрасно. Только я в этом деле не понимаю ничего, – растерялся Егор.
– Около нашего дома как раз есть большой цветочный магазин. Вот и сходите, пока я документы подготовлю.
– Папа, а можно мне с Егором? – В глазах мольба. – Насколько я понимаю, он ас в этом деле, раз отправился в такой дальний поход. Не то, что я.