Возмужание
Шрифт:
– Глядите, – закричала Овсена, – а вон наша Ночка с поросёнком на горище, радуются, что мы вернулись! – Дочь кузнеца весело всплеснула руками и громко рассмеялась. Поросёнок с телушкой меж тем в два голоса беспрерывно голосили с чердака.
– Так, у вас тут уже веселье, добре! – послышался сзади голос соседа-плотника. – И урон не велик, у нас вон по самую крышу… Ну ничего, живы все, и то слава богам! Соберёмся миром да восстановим всё, не первая весна на нашем веку. Вот у кого беда, так это у перевозчика, – голос его стал скорбным, – всю семью вода забрала – и жену, и двоих детей, один он теперь, чёрный от лиха, как головешка после пожара. Беда!
А через две-три седмицы высохла земля, зазеленели луга за Непрой, расцвела верба, и стали сглаживаться несчастья, как рана на молодой коже. Киевляне проводили Крышня, хлеща друг друга гибкими вербовыми прутьями по спинам, рукам и плечам так, что у некоторых даже выступали слёзы. Но это было необходимо для того, чтобы ярая сила скорее возгорелась в человеке, чтобы от обжигающих ударов здоровело тело и прочь уходили немощь, болезни и зимний застой крови в жилах.
Затем стали готовиться к празднованию Великого Яра. Приводили в порядок жилища и подворья, всё скребли и чистили. Повсюду слышался детский щебет, – дети, они ведь как птахи, радуются весне. Запели горластые петухи, закудахтали куры, загоготали на подворьях гуси, заблеяли овны.
Русский Стан тоже готовился к празднику. Воины чисто вымели Дружинную площадь, чинили конскую упряжь, особо тщательно чистили и мыли коней, тёрли их скребницами до блеска, мазали копыта смолой. Потом брались за оружие и доспехи – начищали шеломы, нагрудные пластины и каждую самую малую бляху, дабы они сияли, подобно солнцу. Мечи тёрли золой с песком и мазали греческим елеем от ржавчины.
А Хорс ехал средь белых облаков, и златогривые кони вздымали его одноколый воз с каждым днём всё выше и выше.
Пришёл Яро-бог на землю русскую!
Ещё до восхода солнца, едва только начало светать, над Киевом поплыл серебристый звон била, которым кудесники возвещали начало празднования.
Кияне, неся в узлах еду-питьё и гоня перед собой белых козочек, молодых овнов и ярок, украшенных цветами и лентами, поспешали к Перуновой горе. На самой вершине её находилась большая, выложенная камнем с глиной площадка, вокруг которой на каменных фундаментах стояли деревянные боги. Прямо напротив входа находился особо почитаемый кумир Перуна-Громовержца, который держал в деснице железную молнию, а в шуйце – серебряный рог для хмельного мёда-сурицы, чтобы разить врагов огненным мечом-молнией, а погибших героев наделять питьём вечной жизни из рога Славы. Напротив Перуна стоял Велес – хранитель небесных и земных стад, приумножитель добра, бог царства Нави, покровитель певцов и боянов, источник мудрости. Далее – Даждьбог, податель всяческих благ, чьё животворящее дыхание пронизывает всё сущее; Хорс-Солнцеводитель; Стрибог – повелитель ветров. Стояли здесь также кумиры Макоши, Яра и Ладо-бога. В центре площадки возвышался круглый жертвенник с четырьмя выступами – соответственно сторонам света – и горел Неугасимый Вечный огонь, поддерживаемый жрецами.
Семья кузнеца Молотило, наряженная в праздничные одежды, вместе со всеми двигалась к Перуновой горе. Ганна, сжав тонкие губы, гордо шла рядом со своим могучим супругом, которого знал и уважал весь Подол да, пожалуй, и весь Киевград. Голубые очи её сияли, будто озаряя каким-то внутренним светом красивое лицо с белой матовой кожей. Медно-золотистые волосы, заплетённые по-женски в две косы, туго закрученные спиралями на голове, были покрыты праздничной кичкой с подвешенными к ней бронзовыми лунницами-подвесками, что покачивались в такт шагам красавицы. Плотные округлые плечи и грудь мягко облегала тонкая блуза, изукрашенная ромбовидной вышивкой – знаками земли – на предплечьях и длинных рукавах, схваченных на запястьях медными браслетами той же тонкой работы, что и подвески с лунницами. Темная шерстяная понёва, надетая поверх нижней льняной, состояла из двух половин, а передник был расшит красными мальвами, на которых сидела птица. На поясе из мягкой красной замши позвякивал оберег. На ногах удобно сидели узконосые чёботки. Утром было ещё прохладно, поэтому Ганна с Овсеной надели поверх сорочек вязанные из овечьей шерсти безрукавки. Сам кузнец тоже в белой рубахе-вышиванке и портах, заправленных в сапоги, для пущей красоты привесил к поясу собственноручно сработанный кинжал в ножнах. В шуйце он нёс увесистый узел, а десницей держал конопляную вервь, другой конец которой был привязан за заднюю ногу поросёнка. Овсена, в новых кожаных постолках и длинной, расшитой по рукавам и низу сорочке, с бусами из раскрашенных раковин и камешков, по-детски живо воспринимая всеобщее настроение, весело щебетала, задавая родителям бесчисленные «почему». Она то забегала чуть вперёд, то отставала, увлечённая разглядыванием того, кто был ей чем-то интересен в веренице идущих.
– Тату, а поросёнок наш тоже на праздник хочет поглядеть, да? – вопрошала она, подскакивая на одной ноге, прищурив правое око, чуть наклонив голову и глядя на отца снизу вверх. При этом её косичка, туго заплетённая из медно-золотистых, как у матери, волос и перевитая цветными лентами, задорно подпрыгивала.
– Гляди, Стоян, вон и перевозчик с внуком идёт, – указала мужу Молотилиха на лысоватого, чуть сгорбленного мужа, рядом с которым, держа в руках корзину, вышагивал отрок лет десяти с хитровато прищуренными озорными глазами, тут же показавший Овсене язык. – Говорят, так обрадовался, что внук нашёлся, аж не пьянствовал целую седмицу, да сейчас, наверное, снова взялся. Личина-то вон какая опухшая, и у тебя такая же скоро будет, ежели гулять по праздникам допьяна не перестанешь.
– Перестань, Ганна, не стыдно меня в пьяницы записывать? Руки мои видишь? – Он так энергично протянул жене свои руки, что поросёнок, накануне чисто вымытый, от рывка верёвки за заднюю ногу вмиг растянулся на дороге и возмущённо завизжал. – Я ж вот этими руками допоздна железо в кузне ворочаю, ночи порой не сплю, а ты меня укоряешь, если разок в праздник погуляю от души!
– Тато не пьяница, – горячо вступилась за родителя Овсена, – он меня любит, птичку сковал, ни у кого такой нет. – Малышка взяла в ручку медную птичку, висевшую на шнурке, а потом добавила: – Тебя, мамо, он тоже любит, а ты его ругаешь!
Лишь только первые лучи Хорса заалели на востоке, запели-задудели трубы, зазвенели кимвалы и дробно зарокотали бубны на Перуновой горе, приветствуя рождение праздничного дня.
Сам Верховный Кудесник – Великий Могун – велел помощникам класть побольше дубовых дров в Священное огнище, пылавшее перед кумирами, дабы пламя было высоким и жарким. Затем обратился к богам, и в особенности к богу Яру, с молитвой, в которой просил дать земле русской силу, чтобы она рождала в изобилии жито, просо, сочные травы, плоды-овощи и цветы, чтобы жёны не ведали бесплодия, приумножались скот, птица, всякая домашняя и дикая живность.
Великому Могуну было семьдесят восемь лет, однако он отличался крепкой статью, зорким глазом, силой в мышцах и громким указующим гласом, потому что общался только с богами.
Принимая назначенных в жертву годовалых агнцев, он брал их, умерщвлял опытной рукой и расчленял на жертвеннике ритуальным топором на определённое количество частей, бросал одну часть в Священный Огонь и ревностно следил за движением дыма и пламени, чтобы увидеть, угодна ли эта жертва богам.
Жертвенник был сложен из диких камней, но в основе его находился особый камень – небесный посланец, который когда-то нашли в степи, ещё полыхал огненным жаром. Это был камень, как пояснили кудесники, из горнила Перуновой кузницы, где Громовержец ковал свои небесные мечи-кладенцы. На специально сделанной телеге, запряжённой шестью лошадьми, его привезли в Киев и положили на холме, откуда и пошло Мольбище.
Нынче на праздник Яра со всех сторон в стольный Киев-град стекались жители окраинных весей, огнищане и рыбаки, лесорубы, бортники, охотники и пастухи. Средь весёлой вереницы празднично одетого люда со стороны Берестянской пущи шли двое – муж и отрок. Муж был небольшого роста, с округлым добрым лицом в обрамлении белых волос и бороды. Простая домотканая рубаха с особенной вышивкой, порты, заправленные в кожаные постолы, затянутые сыромятными ремнями, резной посох, глаза, как-то по-особому глядящие куда-то в нескончаемую даль, да древний медный знак солнца и звёзд на груди говорили о его волховском звании. Подле него шёл одетый почти так же отрок лет двунадесяти, с тонким станом и длинными – до плеч – русыми волосами. Серебряный звон била доносился сюда едва слышно.