Возраст не помеха
Шрифт:
– Эх, был бы ты постарше, я б тебя выпорол и в лодку забросил.
– Да где вам, – улыбнулся я, – я молодой, увернусь, не поймаете.
Все присутствующие засмеялись, а в землянку вдруг вошел Родимцев.
– Что тут такого смешного? – окликнул он начштаба.
– Да вот, этот ваш диверсант возмущается, что его на берег отсылаем, грозится, ругается.
– Так, Захар, тебе объяснили приказ? Тогда какие возражения?
– Разрешите переговорить с вами, Александр Ильич?
– О чем? – удивился комдив.
– О немцах, конечно.
– Говори.
– Карту можно? Нарисую последние данные, что успел узнать, раньше все как-то некогда было.
– Так уж все изменилось поди, ты ж давно ушел. Сколько всего произошло?
– Ну, буду рисовать, поправите, если у вас другая информация.
Выдал я по полной программе. Сообщил об атаке на Г-образный и дом железнодорожников,
– Обратите особое внимание на объекты, которые, возможно, придется оставить. Не жалейте взрывчатки, заминируйте их заранее. Заняли немцы дом, ну не получилось удержать, банально некем, рванули и баста. Зачем отдавать выгодный пункт наблюдения или обороны просто так?
– Парень, я уже попривык, конечно, к твоим рассуждениям, но не думай, что ты такой умный, – произнес спокойно Родимцев, когда я закончил. – Ты же сам все видел здесь, иной раз этаж несколько раз за день переходит из рук в руки. Война идет быстрая, спланировать на день вперед, это дать противнику возможность тебя обыграть. Да и не знаешь ты многого, оттого и советы пытаешься давать. Смотришь только с одной стороны, даже не с немецкой, а со стороны простого бойца. Вот отправим тебя в тыл, там тебя подлатают, выучат, станешь командиром и поймешь, каково это, смотреть разом со всех сторон.
А ведь он прав. Как бы меня ни готовили, чего бы я ни знал благодаря знаниям из будущего, но смотрю на все однобоко. Но я оправдываю себя заботой о бойцах и командирах, которых хочу спасти. К сожалению, реальность любой войны такова, что люди ДОЛЖНЫ гибнуть, иначе не бывает. Как бы страшно это ни звучало.
Деваться было некуда. Немцы меня ждут только для того, чтобы повесить повыше, в назидание другим, а нашим вроде как уже и не нужен. Было немного обидно считать себя отработанным материалом, но, видя, как со мной прощаются все знакомые и незнакомые бойцы и командиры, сердце радостно трепетало. Перед самым отходом катера на берег прибыли мои знакомые разведчики. Подчинялись они штабу фронта, поэтому ехали на левый берег, и так совпало, что со мной вместе. Командир группы был невесел, его немного потрепало, бинты на руке и ноге, но хмурился он, предвкушая получение выговора, а может, и чего похлеще. Задача у них была совсем другая, а они полезли на штурм вместе с пехотой, за это по головке не погладят. Никого не интересует, что дело они сделали успешно, главное, нарушили приказ. В отличие от командира, Малыш очень радовался тому, что я уезжаю с фронта, так и сказал, не место мне тут. Парень тоже был ранен, причем в голову, но не отчаивался, все храбрился, называя ранение пустяком. Лишь один снайпер был как всегда молчалив и хладнокровен, как же он соответствует своей армейской специальности, просто идеальный снайпер. Он единственный из группы был цел и невредим, царапины не в счет, там, в банке и до рукопашной дошло, так что царапины и ушибы были у всех, да их на войне никто и не считает, это нормально.
Попробовал узнать у Родимцева о комиссаре Рыкове, ведь все с него у меня началось, поверил мне и других убедил, хороший мужик. Родимцев не знал о нем, жаль, я с последней нашей встречи (кажется, это было так давно, а на деле прошло несколько дней) ничего о нем и их батальоне не слышал, жив ли он?
Катерина тоже пришла, я был очень рад ее снова увидеть и, обнимая на прощание, взял с нее слово беречь себя и писать мне, хотя и не знал – куда. Девушка смотрела на меня очень внимательно, а я шепнул, чтобы она увольнялась из армии, она не призывник, доброволец, может и уйти. Она возмущенно фыркнула, но я обнял ее и сказал, что не переживу, если с ней что-то случится. Ну, влюбился я, наверное, что тут скажешь? Она улыбнулась и засмущалась одновременно, а в ответ лишь кивнула. Я понимал, что скорее всего больше не увижу ее, от этого становилось очень горько, но вновь я был бессилен что-либо изменить. Вообще, кажется, я начинаю верить в то, о чем часто говорили в будущем. Изменить прошлое нельзя, одному человеку тем более это не под силу. Правы, выходит, были те люди, кто такое заявлял. Что бы я тут ни делал, а чего-то серьезного все равно совершить не удалось. Спасти людей не вышло, да и смешно было мечтать о таком, переломить ход войны тем более не смог. Да будь я хоть трижды самым умным и сильным, как заставить махину истории двигаться в другую сторону? Ну, убил я кого-то, и что? Не я, так его убил бы кто-то другой, а даже если бы тот человек и выжил, может, он был столь незначительной личностью, что история никак не заметит его присутствия. Эх, одна мысль только
И тут бахнуло… Никакой вспышки, столба огня или дыма не было. Просто удар в нос катера – и обломки летят во все стороны. Кораблик моментально начал крениться влево и зарываться носом в воду, а мы все, дружно стоявшие на корме, летим кто куда. Меня сопровождал один энкавэдэшник с двумя бойцами, были тут на кораблике еще и мореманы из экипажа, кто из них куда исчез, не представляю, все смешалось в этой темноте и воде.
Вода была обжигающе холодной, а еще дико болела голова. Проведя рукой по ней, я почувствовал что-то липкое и посмотрел на ладонь. В слабом свете осветительных ракет я разглядел лишь что-то темное на пальцах и ладони, понимание пришло сразу, кровь, конечно. Я не помню, чтобы ударялся обо что-либо, но по всей видимости, это было именно так. Паника нарастала, еще сильнее забилось сердце, когда появилась боль в теле. Крутясь в воде, я вдруг почувствовал, что держаться на плаву мне очень сложно, и это не из-за одежды. Сильно болела нога, правая. Посмотреть, что с ней такое, я не мог, все же в воде нахожусь, да и темно вокруг, будь я хоть сто раз гимнастом, даже если умудрился бы задрать ногу так, чтобы она оказалась перед моим лицом над водой, все равно бы ничего не разглядел.
– Братишка, Захарка! – вдруг донеслось до меня, и я вздрогнул. Голос Малыша, но какой-то слабый, уставший. Меня прямо передернуло от предположений.
– Малыш, ты где? Малыш! – заорал я, и в голову от крика как будто молнией ударило. Чуть не захлебнувшись, я отплевывался и пытался смотреть по сторонам одновременно. Никого вокруг, никого. Черт возьми, ведь я же не один был, где же люди, хоть кто-нибудь?
– Братишка… Помоги…
«Господи, да где же ты, Малыш?» – лихорадочно крутясь, я вглядывался в темноту волн. Сил было мало, нога, висевшая как плеть, тянула вниз, одной ноги мне мало, руки тоже устали и ныли от боли.
– Да где же ты, чертов здоровяк, кричи! – заорал я, вновь заглатывая новую порцию холодной волжской воды. Волна била в лицо, реку здорово так лихорадило, да еще и ветер приличный.
И наконец, я увидел его. Точнее их. Малыш вяло трепыхался, держа кого-то одной рукой, а второй пытаясь удержаться на плаву. Делая ослабевшими руками неловкие гребки, я очень медленно приближался к ним, вроде и рядом, метров двадцать всего, точнее не разглядеть, а никак не могу доплыть.
– Малыш, я не могу, сил нет, нога не слушается, – я чуть не заплакал от бессилия. Я видел, что бойцу очень плохо, возможно, он тяжело ранен, а сделать ничего не могу. И мелькнула мысль: «А может, именно вот это, то самое важное в моей никчемной жизни, что я должен сделать?»
– Держись, братка, я плыву к тебе! – и я вновь и вновь начал работать руками. Осознание себя придавало сил, боль в ноге и голове ушла куда-то на задний план, появилась цель!
Взмах, еще взмах, блин, ну почему так тяжело руки из воды поднимать? А, одежда мешает! Куртка, на хрен ее, вылезаю из рукавов, становится гораздо легче. Вот, уже совсем немного осталось.
– Малыш!
– Братишка, подсоби чуток… – И Малыш закатывает глаза.
Со всей дури хлещу ему по лицу, раз, второй, глаза открываются. Я пытаюсь схватить лейтенанта, это был именно командир разведчиков, тот без сознания и никак не реагирует. Малыш вяло трепыхается, сплевывая воду на каждом выдохе.
– Малыш, куда ранили? – спрашиваю я, пытаясь понять и рассмотреть.
– Ноги, брат, – еле слышно шепчет большой человек. – И рука почти не работает, сломал, похоже.
– А командир?
– Не знаю, он дышит, но не приходит в себя, я его уже в воде нашел. Лешку не видел. Когда рвануло, все полетели за борт кто куда, тебя я вообще не видел, сам-то как?
– Головой, видно, обо что-то приложило, и ноги правой как будто нет, висит просто и болит, зараза. – Вспомнив о ранах, я невольно поморщился, и боль вернулась. Бездействующая нога, казалось, тянет камнем вниз, приходится прикладывать много усилий, чтобы остаться на плаву. Говорить тяжело, сердце бьется, как отбойный молоток, пытаясь выскочить из груди, дыхание сбито напрочь и никак не успокаивается.