Возраст третьей любви
Шрифт:
Но не нравился он ей нисколько: слишком уж стандартный, слишком лощеный и предсказуемый… Потому Женя и удивилась, почувствовав это странное сердечное движение от прикосновения его руки.
И тут же догадалась: да ведь это просто страх… Она просто боялась того, что могло сейчас произойти, и едва ли не впервые в жизни не знала, как ей себя вести!
Это ощущение неожиданной беспомощности было так неприятно, что оказалось даже сильнее безразличия к Игорю. И когда он быстро прошептал ей на ухо:
– Пойдем, Женечка, пойдем… – она
Родительская спальня находилась в самом дальнем конце квартиры; за двустворчатыми дверями не было слышно ни голосов, ни музыки.
Едва закрыв за собой двери, Игорь принялся целовать Женю – умело, довольно горячо, заодно расстегивая пуговки на ее блузке. Женя отвечала ему так, как привыкла отвечать на поцелуи, и не мешала делать все остальное – то, к чему она не привыкла…
– Как-кие плечики!.. – восхитился Игорь, когда блузка была наконец снята. – Как из слоновой кости, папахен из Индии привозил статуэтку! Ну, давай, давай ляжем…
Кровать была просторна, Игорь – довольно красив, от него слегка пахло одеколоном «Арамис», и Женя почувствовала, что страх ее начинает проходить. В конце концов, должно же это когда-нибудь случиться, не век же ходить девочкой и ограничиваться поцелуями! И почему бы не с ним?
Игорь раздел Женю, сунул кружевные трусики под подушку и стал целовать ее плечи и грудь. Прикосновения его губ были даже приятны, она только следила, чтобы он не целовал слишком крепко, до синих следов на шее.
Все остальное было не то чтобы приятно, но по крайней мере не отвратительно. И уж точно не было страшно, зря она так беспокоилась. Игорь все сделал сам – раздвинул ее ноги, лег сверху, не придавив ее при этом… Ей оставалось только не мешать ему да немного подстраиваться под его ритмичные движения – вот и все.
– Ты, Дженни, холодновата немножко, – заметил Игорь, когда они отдыхали, лежа рядом посередине широкой румынской кровати. – Но это ничего, даже наоборот – возбуждает. Хочется растормошить…
Чего ему хочется, Женю мало интересовало. Ей было достаточно того, что она поняла сама. А поняла она, что больше препятствий нет никаких, что бояться ей нечего и что теперь она полная хозяйка своей судьбы окончательно и во всем.
К тому времени, когда Женя окончила институт, жизнь переменилась так бесповоротно, как и предполагать было нельзя пять лет назад. Даже не потому, что теперь по-другому стало называться государство; это-то ей как раз было безразлично.
Переменился стиль жизни, цели и ценности общества; это Женя, конечно, чувствовала. Но ведь то – общество, а то – она…
Нельзя сказать, чтобы перемены привели ее в шок.
– О чем ты, мамуля, так переживаешь? – поддразнивала она Ирину Дмитриевну. – Я вот никакого повода не вижу страдать.
– Ты вообще невозмутимая, и в кого ты такая уродилась? – словно забыв о существовании Виталия Андреевича, сердилась мама. – Ведь ужас что творится, ты посмотри
Женя понимала, о ком мама говорит «мы». Но себя она к людям, которые боятся оказаться на задворках жизни, не причисляла. А значит, и переживать было не о чем.
Ее жизненные ценности всегда очень мало зависели от внешних обстоятельств – возможно, в силу ее самодостаточности и даже эгоизма. Что такое хорошо и что такое плохо, Женя усвоила примерно в те же годы, когда впервые прочитала одноименное стихотворение Маяковского, – и теперь, вспомнив старый стишок, с удивлением обнаружила, что поэт был прав.
При «белых» и при «красных» не следовало лезть в грязь, бить тех, кто меньше ростом, или, заохав, убегать от вороны. Умываться по утрам и тыкать в книжку пальчик тоже надо было вне зависимости от того, что пишут в газетах. И все это, между прочим, требовало немалых усилий. Чего ж кипятиться по пустякам?
– «Пусть впереди большие пер-р-ремены – я это никогда не полюблю!» – пропела Женя. – Ты забыла, что ли, мамуля? Вот тебе и перемены настали, а я что любила, то и теперь люблю.
Она считала, что раньше для того, чтобы никто не лез тебе в душу, приходилось прикладывать гораздо больше усилий, чем теперь. Может, теперь и установилась «бездушная власть денежного мешка», зато в институте отменили распределение. А больше ей от власти ничего и не было нужно.
Женя в который раз порадовалась, что выбрала в свое время именно иняз. Иностранцы бродили теперь по Москве толпами, диплом котировался очень высоко, и поиски работы обещали быть недолгими. Тем более что Женя, еще учась в институте, подрабатывала переводчицей на международных выставках в Хаммеровском центре и успела познакомиться с несколькими преуспевающими фирмачами.
К одному из своих старых знакомцев она и пришла через месяц после выпускного вечера. Особенно оттягивать начало трудовой деятельности все-таки не приходилось, деньги-то на деревьях не росли, а мамина зарплата в театре медленно, но верно приближалась к нулю.
Офис фирмы по продаже «хард и софт» располагался в знакомом Хаммеровском центре на Красной Пресне. Это место Женю устраивало: красиво, чисто, от дома недалеко. Устраивал и шеф, Алексей Трубник: он сразу вспомнил ее, когда она позвонила, сразу подтвердил, что, конечно, не передумал, ну что за вопрос, разве можно передумать, когда такая девушка… Вот, правда, надо освоить компьютер, на котором Женя умела только печатать двумя пальцами, как на машинке. Но это, успокоил Трубник, дело плевое. Можем и на курсы послать, и обучение, конечно, оплатим, да мы ж сами программный продукт продаем, неужели для такой девушки… А переводом она владеет в совершенстве, хоть синхронным, хоть письменным, общаться с людьми тоже умеет прекрасно, внешность представительская…