«Возвращается ветер на круги свои…». Стихотворения и поэмы

Туроверов Николай Николаевич

«Одних уж нет, а те далече…»

Одних уж нет, а те далече - Недолог человечий срок. О, Боже, как я одинок, Какие выспренние речи, Как мертво падают слова, Как верим трудно мы и плохо, - Что ж, может быть, ты и права, Для нас жестокая эпоха. И для каких грядущих дней Храню бессмертники сухие? Все меньше помним о России, Все реже думаем о ней; В плену бесплодного труда Иными стали эти люди, А дни идут, идут года, Разлюбим скоро и забудем Все то, что связано с Тобой, Все то, что раньше было с нами. О, бедная людская память! Какой архангельской трубой Нас воскресить теперь из праха? И мы живем, все что-то ждем И песни старые поем Во имя русского размаха, Во славу легендарных лет, Давным-давно

которых нет.

«Больше ждать, и верить, и томиться…»

Больше ждать, и верить, и томиться, Притворяться больше не могу. Древняя Черкасская станица, Город мой на низком берегу С каждым годом дальше и дороже… Время примириться мне с судьбой. Для тебя случайный я прохожий, Для меня, наверно, ты чужой. Ничего не помню и не знаю! Фея положила в колыбель Мне свирель прадедовского края Да насущный хлеб чужих земель. Пусть другие более счастливы, И далекий, неизвестный брат Видит эти степи и разливы И поет про ветер и закат. Будем незнакомы с ним до гроба, И, в родном не встретившись краю, Мы друг друга опознаем оба, Все равно, в аду или в раю.

Майдан

Они сойдутся в первый раз На обетованной долине, Когда трубы звенящий глас В раю повторит крик павлиний, Зовя всех мертвых и живых На суд у Божьего престола, И станут парой часовых У врат Егорий и Никола; И сам архангел Михаил, Спустившись в степь, в лесные чащи, Разрубит плен донских могил, Подняв высоко меч горящий, - И Ермака увидит Бог: Разрез очей упрямо-смелый, Носки загнутые сапог, Шишак и панцирь заржавелый; В тоске несбывшихся надежд, От страшной казни безобразен, Пройдет с своей ватагой Разин, Не опустив пред Богом вежд; Булавин промелькнет Кондратий, Открыв кровавые рубцы; За ним - заплата на заплате - Пройдут зипунные бойцы, Кто Русь стерег во тьме столетий, Пока не грянула пора, И низко их склонились дети К ботфортам грозного Петра. В походном синем чекмене, Как будто только из похода, Проедет Платов на коне С полками памятного года; За ним, средь кликов боевых, Взметая пыль дороги райской, Проскачут с множеством других - Бакланов, Греков, Иловайский, - Все те, кто, славу казака Сплетя со славою имперской, Донского гнали маштака В отваге пламенной и дерзкой Туда, где в грохоте войны Мужала юная Россия, - Степей наездники лихие, Отцов достойные сыны; Но вот дыханье страшных лет Повеет в светлых рощах рая, И Каледин, в руках сжимая Пробивший сердце пистолет, Пройдет средь крови и отрепий Донских последних казаков. И скажет Бог: «Я создал степи Не для того, чтоб видеть кровь». «Был тяжкий крест им в жизни дан, - Заступник вымолвит Никола: - Всегда просил казачий стан Меня молиться у Престола». «Они сыны моей земли! - Воскликнет пламенный Егорий: - Моих волков они блюли, Мне поверяли свое горе». И Бог, в любви изнемогая, Ладонью скроет влагу вежд, И будет ветер гнуть, играя, Тяжелый шелк Его одежд. 1922

«Минуя грозных стен Азова…»

Минуя грозных стен Азова, Подняв косые паруса, В который раз смотрели снова Вы на чужие небеса? Который раз в открытом море, С уключин смыв чужую кровь, Несли вы дальше смерть и горе В туман турецких берегов. Но и средь вас не видел многих Плывущий сзади атаман, Когда меж берегов пологих Ваш возвращался караван; Ковры Царьграда и Дамаска В Дону купали каюки, На низкой пристани Черкасска Вас ожидали старики; Но прежде чем делить добычу, Вы лучший камень и ковер, Блюдя прадедовский обычай, Несли торжественно в собор, И прибавляли вновь к оправе Икон сверкающий алмаз, Чтоб сохранить казачьей славе Навеки ласку Божьих глаз.

III

«Зеленей трава не может быть…»

Зеленей трава не может быть, Быть не могут зори золотистей, Первые потерянные листья Будут долго по каналу плыть, Будут долго воды розоветь, С каждым мигом глубже и чудесней. Неужели радостные

песни Разучились слушать мы и петь? Знаю, знаю, ты уже устал, Знаю власть твоих воспоминаний, Но, смотри, каких очарований Преисполнен розовый канал! Ах, не надо горечью утрат Отравлять восторженные речи, - Лишь бы дольше длился этот вечер, Не померк сияющий закат. 1929

«Грозу мы замечаем еле…»

Грозу мы замечаем еле; Раскрыв удобные зонты, В проспектах уличных ущелий Не видим Божьей красоты, И никому из нас не мнится Вселявшая когда-то страх Божественная колесница С пророком в грозных облаках. Ах, горожанин не услышит Ее движенье никогда, Вотще на аспидные крыши Летит небесная вода! И скудный мир, глухой и тесный, Ревниво прячет каждый дом, И гром весенний, гром чудесный Не слышен в шуме городском. Но где-нибудь теперь на ниве, Средь зеленеющих равнин, Благословляет бурный ливень Насквозь промокший селянин. И чувств его в Господней славе Словами выразить нельзя, Когда утихший дождь оправит Веселой радуги стезя. 1930

Армения

Рипсимэ Асланьян

Мне все мнится, что видел когда-то Я страны твоей древней пустырь, - Неземные снега Арарата, У снегов голубой монастырь. Помню ветер твоих плоскогорий, Скудных рощ невеселую сень, Вековое покорное горе Разоренных твоих деревень; Помню горечь овечьего сыра, Золотое я помню вино… Всю историю древнего мира Я забыл, перепутал давно. И не все ли равно, что там было, И что мне до библейских эпох, Если медленно ты подходила К перекрестку наших дорог, Если встретясь, случайно и странно, Знаю, завтра уйдешь уже прочь. Не забыть твоей речи гортанной, Твоих глаз ассирийскую ночь. 1934

«Что мне столетия глухие…»

Что мне столетия глухие, Сюда пришедшему на час, - О баснословной Византии Руин лирический рассказ. Мне все равно, какая смена Эпох оставила свой прах Средь этих стен и запах тлена В полуразрушенных церквах. Запомню только скрип уключин, Баркас с библейскою кормой, Да гор шафрановые кручи Над синей охридской водой. 1930

«Слились в одну мои все зимы…»

Слились в одну мои все зимы, Мои оснеженные дни. Застыли розовые дымы, Легли сугробы за плетни, И вечер, как мужик в овине, Бредет в синеющих полях, Развешивая хрупкий иней На придорожных тополях. В раю моих воспоминаний, В моем мучительном раю, Ковровые уносят сани Меня на родину мою. Легка далекая дорога, Моих коней неслышен бег, И в каждой хате, ради Бога, Готов мне ужин и ночлег. А утром в льдистое оконце, Рисуя розы по стеклу, Глядит малиновое солнце Сквозь замороженную мглу; Я помню улицы глухие, Одноэтажные дома… Ах, только с именем «Россия» Понятно слово мне «зима»! Саней веселые раскаты, И женский визг, и дружный смех, И бледно-желтые закаты, И голубой вечерний снег. 1929

«Выходи со мной на воздух…»

Наташе Туроверовой

Выходи со мной на воздух, За сугробы у ворот. В золотых дрожащих звездах Темно-синий небосвод. Мы с тобой увидим чудо: Через снежные поля Проезжают на верблюдах Три заморских короля; Все они в одеждах ярких, На расшитых чепраках, Драгоценные подарки Держат в бережных руках. Мы тайком пойдем за ними По верблюжьему следу, В голубом морозном дыме На хвостатую звезду; И с тобой увидим после Этот маленький вертеп, Где стоит у яслей ослик, И лежит на камнях хлеб. Мы увидим Матерь Божью, Доброту Ее чела, - По степям, по бездорожью К нам с Иосифом пришла; И сюда, в снега глухие, Из полуденной земли, К замороженной России Приезжают короли Преклонить свои колени Там, где благостно светя, На донском душистом сене Спит небесное Дитя. 1930