Возвращение блудного сына
Шрифт:
Кашин покивал головой. В сущности, ему было все равно. Он заставил десятника поставить возле каждой фамилии число и месяц зачисления в артель и лениво смотрел, как десятник, старательно мусля химический карандаш, морща лоб и подолгу задумываясь, проделывал эту нехитрую операцию. По разумению Кашина, более чем нехитрую, ибо дата везде ставилась одна и та же. Только над фамилией, замыкающей список, Анкудиныч маялся долго, аж вспотел, высчитывал и бормотал. Неуверенно вывел цифру. Агент потянулся за бумагой, хотел что-то спросить, но неожиданно осекся: только что выведенная дата была датой гибели Баталова.
— Так-сс…
Запалившее после дождя солнышко стало печь голову Семена еще яростнее.
У него и мысли не мелькнуло о том, что могла произойти ошибка, возникшая из случайного совпадения.
— Этот… — Он указал в конец списка. — Э… Чтэ? Почему позднее других? С биржи, что ли?
— Ну конечно! — заволновался Анкудиныч. Покопался в своих бумажках и подал Семену направление. Тот глянул искоса: документ был выдан через неделю после фактического появления Малахова в артели, дата какого значилась в списке. Десятник, посмотрев на кашинское лицо, понял, что допустил ошибку, заоправдывался:
— Да из-за него у нас особая вышла статья. Заведовал один мужик, а Никола в то время и заявись: «Возьмите да возьмите!» Ну, проверили в работе да взяли, куда же было деться? А потом уж я его через биржу запросил. Он мужик-от неплохой, трудящий… — Он искательно поглядел на Семена.
«И тебя проверить не мешает, не одна ли вы тут шаечка-леечка! — думал Семен. — Ладно, это можно по ходу…»
И, вспомнив слова начальника о сугубой осторожности, потянулся с хрустом и сказал:
— Надо бы мне этого Малахова запомнить на всякий случай. Всякие, знаете, бывают недоразумения. Эдак один, я помню, и работал-то месяц всего, а расчет затребовал за весь сезон. По судам всех затаскал! — Кашин сделал страшные глаза. — Отказали, конечно, но сколько мороки, ты подумай…
Десятник крякнул огорченно: эх, бывают же люди! — и показал на русоголового скуластого парня в трепаном пиджаке, застиранных армейских галифе, разбитых сапогах. Парень сидел среди перекуривающих артельщиков и что-то рассказывал худому чернявому мальчугану. Мальчишка ужимался, хохотал в кулачок, пока не встретился с остановившимся на нем взглядом агента. Встретился и застыл.
Кашин поманил его пальцем. Мальчишка, выбравшись из компании, медленно пошел к нему. Остановился поодаль и крикнул:
— Эй ты, угро! Рестовать пришел?
— А ты что здесь делаешь, шалопут?
— Роблю! — гордо ответил мальчик. — Пра-та-лерят, понял?
— Что ж за мелками не приходишь? Я ведь купил, не позабыл.
— Мне теперь не надо! Я скоро в школу пойду, красками выучусь рисовать. Уже теперь которые знаю: лазурь, охра, аквамарин… А по ширме я больше не работаю. Ну его — еще убьют!
— Где же ты теперь живешь, Абдул?
— Вон, у того мужика! — Абдулка беспечно указал на Малахова.
— Что ж, если так… А уговор наш помнишь? О том, что сразу ко мне прибежишь, если встретишь мужика, что нашего с тобой друга убил?
— Помню.
— Ну и как — не встретил еще?
Мальчик задержался с ответом, наконец сказал тихо, но решительно:
— Нет, не встретил.
Агент склонился к нему, взял за подбородок, заглянул в глаза и спросил жестко:
— А не врешь? У нас ведь приметы его есть, так что гляди. Сам давал, не забыл это?
— Пошел ты!.. — Абдулка вырвался, отбежал и яростно, с надрывом, крикнул: — Хряй, откуда явился! Спрашивает, интересуется, вежливенький такой — мелки, мол, купил… Кто тебя сюда звал, легавый?! — И припустил вдоль улицы — только пятки засверкали.
Артель уже работала. И мужики, сколь можно потакавшие безродному мальчугану, не обратили особого внимания на его исчезновение.
47
Семен
Предчувствие грандиозной удачи мучило его, но недоставало какого-то штриха для того, чтобы не трепыхаться в этом предчувствии, растаращив глаза и барабая руками. Надо было глянуть кой-какие бумаги. И, заскочив в кабинет, Кашин первым делом, торопясь и путаясь, разыскал словесные портреты, некогда данные Абдулкой и начхозом Болдоевым. Теперь следовало сопоставить описания человека, заходившего в губрозыск перед операцией с Черкизом, и человека, признавшегося беспризорному в убийстве. Нашел оба листочка и, превозмогая нетерпение, отложил в сторону. Удача, которую ему сулило то, что он знал почти наизусть, стала так нестерпимо близка, что он завертелся, будто сидел на горячем, не зная, что предпринять, чтобы не выплеснуть раньше времени бушующую внутри энергию. Кашин распахнул окошко, свесился вниз, чтобы немного успокоиться. Было тихо и прохладно, с хоздвора тянуло запахом конского навоза. Локомобиль общими усилиями губрозыска и коммунхоза наконец-то списали и увезли в лом, и теперь Рюпа сидел возле коновязи, в телеге с соломой, тоскливо и тупо уставясь на место, где раньше громоздилась машина. В телеге спал бродяга и беззаветный пьяница Бабин. Вид этой идиллической и глупой картины так грубо не вязался с открывшейся Семену действительностью, что он сплюнул вниз: «Эх, вы, вредоносцы!» — и захлопнул окно. Возбуждение еще не улеглось; он выглянул в коридор. По нему неприкаянно слонялся Тимка Кипин. Он пришел за расчетом и теперь ждал, когда придет кассир и откроет кассу.
Вид у Тимки был смущенный и немного виноватый: впервые за несколько лет он чувствовал себя лишним, никому не нужным в этом здании. Недавнее комсомольское собрание приняло решение не только просить уволить его из губрозыска с хорошей характеристикой, но и выдать ему рекомендацию на медфак. На этом настоял Войнарский. Только Степка Казначеев был против. Семен голосовал вместе со всеми, хоть и таил в сердце зависть и раздражение. Он завидовал Тимке, который при такой безработице все-таки бросал неплохо оплачиваемую службу и уходил от нее в неизвестность, на голодные студенческие харчи. А на семью ему рассчитывать не приходилось, жили они очень бедно. Бросить за здорово живешь работу, попасть на которую сам Семен Кашин считал за великое счастье, неслыханное везение! Да, для такого решения нужен был железный характер! Вот он, Семен, на это никогда не пошел бы, не хватило бы смелости. И это непонятно унижало его перед Тимкой, настраивало против него. Сейчас, увидав в коридоре Тимку, он вспомнил утренний разговор с Войнарским, когда тот грозился его уволить, и, тяжело засопев, вернулся в кабинет. Ничего, он еще себя покажет. Вот разберется с этим делом, тогда увидят, кого затирают и считают незазорным обидеть…
Сел за стол, взялся за бумаги. Сличив оба описания, перевел дух. Теперь все было окончательно ясно, улеглось на свои места. Но неужели он, Кашин Семен Ильич, агент второго разряда губрозыска, настолько талантлив в своей профессии, что вышел на след неуловимого Луня? Именно так получалось по всей раскладке или, по крайней мере, что-то очень похожее. И он еще раз похвалил себя за то, что не задержал подозреваемого немедленно, лишь только убедился в своем подозрении. С Войнарским такие штуки обычно не проходят. Что ж, тем лучше! Доказательства будут, не волнуйтесь! Первое и основное, чем он располагает: этот мужичок, Малахов, — баталовский убийца. Он появился в артели в день гибели Миши. Что ж, артель — хорошая легальная крыша, а если предположить, тем более что в ней у него свои люди… Ведь когда убили Мишу, еще одного убитого нашли на куче камней, там, где работала артель. Подозрительный народ! Второе: именно его, Малахова, видел мальчишка в ночь убийства, в этом тоже нет сомнений. И парень врет, врет явно и нагло! Чем уж они его там купили или запугали? Третье: по словам Войнарского, именно Малахова, опять же (правда, пока предположительно), подобрал Вохмин в день взятия кутенцовской банды, причем — был он отбит, значит, не из простых… Четвертое: он был тем, кто, узнав со слов Муравейко об операции в «Медведе», пошел туда и застрелил Черкиза. Бабин и Вохмин опознают его, безусловно.