Возвращение домой
Шрифт:
— Ясно, — сказал он, переводя взгляд своих синих глаз на Глори. — Если вам интересно, я ей не доверяю.
Это потому что она кобыла? Глори просто опустила глаза на передние ноги, словно надеясь, что ответ сам упадёт в них.
Он кивнул нам и закрыл дверь. Она выскользнула из кровати и закрыла замок, после чего вернулась ко мне.
— Ну, хорошо, что ты расплавила себе магией мозги. Не можем же мы заниматься всякими шалостями, когда Мама слышит всё из соседней комнаты, да?
Я непонимающе заморгала. Глори тяжело вздохнула и прикрыла лицо копытами.
— Да неважно. Просто попытайся поспать.
Хорошая
* * *
Коридор растянулся в длинный тоннель, в стенах которого на одной стороны находились маленькие спальни, а на другой — мутные окна. По нему тихо шли жеребчики и кобылки. Не то чтобы веселиться было запрещено, просто смех в этом угрюмом сером здании казался неуместным. Кто-то попытался добавить ему красок картинками с улыбающимися жеребятами, но они казались плоскими, неестественными. Никто из живших здесь так не улыбался. Никогда.
Я встала на колени, и, держа лысеющую щётку двумя копытцами, попыталась соскрести с бежевого линолеума занесённую с поля грязь. Снова шёл дождь. Ничего необычного. Здесь всегда дождливо. Из-за покрытых плёнкой окон даже в самую солнечную погоду кажется, что на улице льёт, как из ведра.
— Привет, Балм, — окликнул меня жеребёнок. По только-что-вычищенному полу за ним тянулась цепочка свежих следов. Он не пытался меня обидеть. Мало кто задерживался здесь достаточно долго, чтобы запомнить имена других. Кто захочет оставаться здесь достаточно времени для того, чтобы другие запомнили твоё имя? Я не ответила — он уже направился в свою комнату, которую делил с ещё двумя. Просто бесшумно продолжила чистить пол.
— Давай помогу, — предложил оранжевый жеребёнок-единорог с взлохмаченной жёлтой гривой. — В одиночку ты в жизни не управишься.
И, сказав это, он взял ещё одну щётку из ведра и начал работать рядом со мной.
— Нужно быть напористой. Покажи этой грязи, кто тут главный, — заявил он, налегая на щётку. Когда из двери показался очередной жеребёнок, он наставил на него свой инструмент. — У тебя копыта грязные. Вытер их! Быстро!
Смутившийся жеребёнок тщательно вычистил копытца о коврик, после чего пошёл дальше.
— Спасибо, — чуть ли не прошептала я, когда мы вместе закончили уборку.
— Да ладно тебе, ерунда, — сказал он с небрежной улыбкой. — Меня зовут Чеддер. Я сюда только что попал — в его взгляде было немного боли, но в этом не было ничего удивительного. У всех нас в глазах грусть. — А тебя зовут… Калм? Палм? Напалм?
— Ты… не хочешь знать моё имя. — прошептала я, после чего отнесла ведро к задней двери и вылила его содержимое в лужу.
— Ещё как хочу, — запротестовал он удивлённо. — Почему нет-то?
— Если ты узнал моё имя, значит, ты слишком долго здесь пробыл — я поставила ведро со щётками
— Я думал, тут никто не задерживается больше, чем на пару месяцев, — нахмурился он.
Я изогнула губы в такую же невесёлую улыбку, которая обычно была у меня на лице. Не первый раз я это объясняю.
— Большинство не задерживаются. И ты тоже не задержишься. Я вижу. Поэтому незачем знать моё имя. Через пару недель ты найдёшь себе семью. Серьёзно, незачем — я говорила всё так же тихо. Каждые несколько месяцев появляются такие, которые хотят подружиться, а потом уходят. — Но спасибо, что спросил.
Я развернулась, чтобы пойти помыться перед ужином.
Он бросился мне наперерез и посмотрел прямо в глаза.
— Обещаю тебе, я узнаю, как тебя зовут. И до тех пор я никуда не уйду.
Как мило. Он был не первым, кто говорил мне подобное. Однако, всё, что приносили друзья — это боль после того, как уходили.
Но он не ушёл. Не то, чтобы не было родителей, желающих его усыновить. Большую часть времени добрый и весёлый, во время встреч с возможными родителями Чеддер становился самым угрюмым сиротой во всём приюте. А когда они переходили к следующему жеребёнку, дружелюбность в нём снова вылезала на поверхность. Сначала он научился магии, потом получил кьютимарку и талант. Он мог говорить на любом языке после того, как немного послушает его или почитает. Его кьютимарка со свитком и перьевой ручкой вызывала у большинства жеребчиков лютую зависть. Но даже с таким замечательным талантом он раз за разом не давал себя усыновить.
По тем редким ночам, когда на небе было достаточно чисто, чтобы видеть звёзды, мы лазили на крышу. Он придумывал замечательные истории о том, какая она, жизнь на тех далёких светящихся точках. Глупые истории, над которыми я смеялась и грустные, из-за которых мне легче было переносить собственное положение. И, несмотря на то, что я уже несколько раз говорила ему своё имя, он притворялся, словно не знает его. Ведь он не уйдёт до тех пор, пока не узнает. Ведь он пообещал.
И вот так у меня появился друг. И то тусклое здание стало чуть менее серым и безнадёжным. Жеребчики и кобылки приходили и уходили каждые несколько недель, а мы были их временными мамой и папой. Я целовала их болячки, чтобы они побыстрее выздоравливали, а он обучал великому искусству плевания бумагой через трубочку. Конечно, нам приходилось время от времени ходить к усталым взрослым, которые готовили еду и заботились об усыновлении, но даже они были благодарны нам за помощь. И в наших головах начала формироваться грёза — грёза, в которой мы, в конце концов, сами стали бы взрослыми. Ушли бы вместе, убедившись, что приют остаётся в хороших копытах. Он бы ездил по всему свету, расшифровывая всякие важные штуки, а я бы увидела целый мир, которого даже не могла представить. Мир, в котором серого цвета не существует.