Возвращение Дон Кихота
Шрифт:
Он растерянно взирал на завершение торжественного действа, когда вперед вышла Оливия. Тогда он застыл на минуту, собрался и с коротким смешком направился к пустому трону. Положив ей руки на плечи, он сказал:
– Ну вот, моя дорогая. Кажется, мы помирились.
Она медленно улыбнулась.
– Мне очень жаль, – сказала она, – что вы не примете его суда. Но я радуюсь всему, что нас помирило.
– Вы уж меня простите, – сказал Брейнтри. – Я только радуюсь, мне не жаль. Те, кто с ним, должны быть теперь со мной – то есть те, кто поистине с ним, как вы.
– Мне не так уж трудно быть с вами, – сказала она. –
– Теперь мы выиграем, – сказал он. – Мои люди приободрятся. Да и сам я, как орел из псалма… юность обновилась. Но причиной тому не Херн.
Она смутилась и сказала:
– Наверное, кто-то займет его место.
– Какое там место! – воскликнул Брейнтри. – Неужели вы верите, что нас победило движение? Нас победил человек и те, кто за ним пошли. Неужели вам кажется, что я буду бороться с теми, кто его бросил? Я говорил, что не боюсь боевых топориков, и не боялся, и уж никак не побоюсь, если на меня замахнется старый Сивуд. Как же, они будут доигрывать пьесу! Мы еще услышим о том, какой блестящий судья и великодушный властелин сэр Джулиан Арчер. Но неужели вы думаете, что мы не прорвемся сквозь бумажный круг? Душа ушла, душа скачет по дороге за милю отсюда.
– Вы правы, – не сразу сказала Оливия. – Дело не только в том, что Херн – человек великий. Они утратили честь, утратили невинность. Они слышали правду и знают, что это правда. Но одного из них, нет – одну мне очень жаль.
– И мне жалко многих, – сказал Брейнтри, – но вы…
– Такой беды не случалось ни с кем, – перебила она. – Нам было гораздо легче.
– Я не совсем понимаю, – сказал он.
– Конечно, не понимаете! – вскричала она. Он растерянно смотрел на нее, она пылко продолжала: – Как вам понять! Я знаю, вам было трудно… и мне было трудно. Но мы не прошли через то, через что прошли они… проходит она. Мы расстались, потому что каждый из нас думал, что другой – враг истине. Но мы, слава Богу, не стали врагами друг другу. Вам не пришлось оскорблять моего отца, мне не пришлось это терпеть. Я не знаю, что бы я сделала. Наверное, умерла бы. Каково же ей?
– Простите, – сказал он, – кто это «она»? Розамунда Северн?
– Конечно, Розамунда! – сердито воскликнула Оливия. – Он даже имени ей не оставил. Что вы смотрите? Неужели вы не знали, что Розамунда и Херн любят друг друга?
– Я вообще знаю мало, – сказал он. – Если так, это ужасно.
– Мне надо пойти к ней, – сказала она, – а я не пойму, что делать.
Она пошла к дому через покинутый сад, оглянувшись по пути на серый обломок. И вдруг она увидела странные вещи. В ослепительном свете счастья и беды она разглядела их впервые.
Она осмотрелась, словно пугаясь тишины, так быстро сменившей суматоху. Лужайка, окаймленная с трех сторон фасадом и крыльями старого дома, всего час назад кишела сердитыми людьми, а сейчас была пуста, как город мертвых. Уже смеркалось, всходила круглая луна, и слабые тени ложились на старый камень, утративший яркие тени, отбрасываемые солнцем. Старые камни здания менялись в меняющемся свете, а в душе Оливии становилось все четче то, чего она не понимала, хотя ей и надо было понять это раньше всех. Стрельчатые окна и своды, о которых она так легко говорила когда-то с Мэррелом, и витражи, чей густой и яркий цвет можно увидеть лишь изнутри, поведали ей странную
Вдруг она увидела, что в воротах стоит Розамунда. Она не могла и не решалась взглянуть на трагическую маску, но взяла подругу за руку и проговорила:
– Не знаю, что тебе сказать…
Ответа не было, и она начала иначе:
– За что это тебе? Ты всем делала добро. Как можно было так говорить?
Розамунда глухо сказала:
– Он всегда говорит правду.
– Ты самая благородная женщина в мире! – воскликнула Оливия.
– Нет, самая несчастная, – сказала Розамунда. – Никто не виноват. Это место как будто проклято.
Именно тогда все и открылось Оливии в слепящем свете. Она поняла, почему ей было страшно в тени подстерегающих стен.
– Конечно, проклято! – вскричала она. – Проклято, потому что благословенно. Нет, это не то, о чем мы все время говорили. Это не то, о чем говорил он. Не имя твое проклято, каким бы оно ни было, старым или новым. Проклятие лежит на имени этого дома.
– На имени дома, – повторила ее подруга.
– Ты сотни раз видела его на своей писчей бумаге, – продолжала Оливия,
– и не замечала, что это – ложь. Не важно, знатен твой отец или нет. Этот дом, все это место не принадлежит ни старым семьям, ни новым. Оно принадлежит Богу.
Розамунда застыла, словно камень, но всякий бы увидел, что у нее есть уши, чтоб слышать.
– Почему развеялись наши рыцарские выдумки? – вопрошала Оливия. – Почему рухнул наш круглый стол? Потому что мы начали не с начала. Мы не поняли, на чем он стоит. Мы не подумали о том, ради чего, ради Кого все это делалось. На этом самом месте сотни две человек думали только об этом.
Она остановилась, вдруг догадавшись, что сама начала не с начала, и отчаянно попыталась объяснить свои слова.
– Понимаешь, нынешние люди вправе быть такими, нынешними… Наверное, многим действительно нужны только маклеры и банки… многим нравится Милдайк. Твой отец и его друзья по-своему правы… ну, не так виноваты, как нам казалось, когда он их обличал… ах, зачем же это он, хоть бы тебя предупредил!
Каменная статуя заговорила снова; вероятно, она могла произносить лишь каменные слова защиты:
– Он предупреждал. Это хуже всего.
– Разреши, я скажу то, что пытаюсь сказать, – жалобно проговорила Оливия. – У меня такое чувство, будто это – не мое, и я должна отдать это тебе. Есть люди, которым и не стоит говорить о цвете рыцарства, все равно получится что-то вроде цветов жестокости. Но если мы хотим, чтобы рыцарство снова расцвело, надо найти его корень, хотя он зарос шипами богословия. Надо иначе смотреть на свободную волю, на суд, на смерть, на спасение. Ты понимаешь, это как с народным искусством. Все можно обратить в моду – и пляски, и процессии, и гильдии. Но наши отцы, сотни людей, самых обычных, не безумцев, просто делали все это. Мы вечно думаем о том, как они это делали. А надо подумать о том, почему они делали это. Розамунда, вот поэтому! Здесь Кто-то жил. Они Его любили. Некоторые любили Его очень сильно… Нам ли с тобой не знать, чем поверяется любовь? Они хотели остаться с Ним наедине.