Возвращение Ибадуллы
Шрифт:
— Конечно, друг. Он это знает. Я уверен, что он много знает, Фатимочка, о таких вещах, как жизнь. Больше, чем мы с тобой.
IV
Как мальчишке надоедает затянувшаяся игра в прятки, так и Юнусу наскучила взаимная мистификация.
Он сложил кольцом пальцы правой руки и показал Ибадулле. Потом сказал слово:
— Бог не поместил во внутренности человека двух сердец.
Это была цитата из корана, призывающая к верности и преданности исламу. На нее следовало бы ответить: «Мы сотворили сверх вас
— Теперь я узнал тебя. Не знаю твоего имени, не могу вспомнить, хотя мулла Шейх-Аталык и произносил его при мне. Я видел тебя в его доме… Как ты сюда попал и что ты здесь делаешь?
Получалось не так, как учили Юнуса, и он опять ощутил легкую тревогу. Может быть, Ибадулле нужен еще другой знак и другое слово, а этих он не знает? На всякий случай следует отойти подальше.
— Пойдем со мной, — пригласил Юнус. — Я все тебе расскажу.
Он привел Ибадуллу в укромное место между стеной Кала и ведущими в крепость остатками воздушного моста. Там он пальцем прямо на стене изобразил двадцать пять черточек, расположенных в пять рядов. Этот знак, по мнению Юнуса, разрешал все сомнения. Ему казалось, что Ибадулла странно смотрел на него, но, наконец-то, он понял.
— Теперь я убедился, — сказал Ибадулла. — Тебя перебросили сюда американцы.
— Да, — подтвердил Юнус, хотя в голосе Ибадуллы и не было вопроса. — Ты знаешь знак союза, и я могу говорить с тобой обо всем. Ты один здесь?
— А сколько вас? — спросил Ибадулла, не отвечая на вопрос.
— Сейчас четверо. Один ушел в Аллакенд. Если угодно богу, он вернется через день или два.
— Сколько тебе лет? — опять задал вопрос Ибадулла.
«К чему ему мой возраст? — недовольно подумал Юнус. — Он считает меня мальчишкой, вероятно». — И неохотно ответил:
— Я был мальчиком, когда началась большая война, и юношей, когда она окончилась.
— Значит, тебе двадцать два или двадцать три года?
— Наверное, так.
— Садись и расскажи мне, как ты попал в дом муллы и как оказался здесь.
Юнус послушно сел на упавший со стены кусок сухой глины, но начал с возражения:
— Ты задаешь ненужные вопросы. Зачем тебе знать, что я был воспитан в доме муллы Шейх-Аталык-Ходжи? А как я появился здесь? Так же, как и ты. Нас перебросили на самолете. Разве ты иначе попал сюда?
— Мулла взял тебя у отца за долг, или ты его родственник?
Обиженный и разочарованный Юнус не ответил. Какое дело Ибадулле до его происхождения? Кому приятно напоминание о том, что его продали. В школе Бурхан постоянно издевался над ним. Если этот Ибадулла друг самого муллы, то нечего оскорблять человека и показывать свое превосходство. Сейчас они все равны, как воины ислама. Юнус встал и сказал раздраженным голосом:
— У меня нет времени на пустые разговоры. Если хочешь встретить своих, пойдем со мной. Или приходи сам, но до наступления ночи. Мы в нижнем кишлаке, второй дом от въезда на правой стороне и предпоследний, если итти отсюда. Хозяин — Шарип. Но не ночуй здесь вместе
— В чем? — спросил Ибадулла.
«Наконец-то его проняло, он взволновался», — с удовлетворением подумал Юнус и торжественно сказал:
— Судьба бережет тебя. Вознеси благодарение богу за встречу со мной. Ты мог погибнуть вместе с ними. Они осуждены. Не успеет взойти солнце завтрашнего дня, как их души окажутся в аду.
И гнев и жалость были в сердце Ибадуллы. Несчастный раб, проданный и преданный. И он гордится, глупый и слепой, как нож в руке убийцы. Жалкое человеческое существо, бездомное, без родины, обреченное на бессмысленную гибель.
— Ты все знаешь. А мне пора итти, — небрежно бросил Юнус.
— Подожди. Ты никуда не пойдешь. Ты еще можешь спасти жизнь. Сдайся! — приказал Ибадулла.
— Что?! — вскрикнул Юнус. В его руке оказался нож, он держал его в кулаке, острием от себя. — Предатель ислама! — И Юнус бросился на Ибадуллу, целясь нанести смертельный удар снизу, под ребра левой стороны груди.
Глава вторая
ПРОСИТЕЛЬНИЦА
I
Тело умершего от яда историка Мохаммед-Рахима запеленали в широкую полосу чистой, не бывшей в употреблении ткани и отнесли на кладбище. Над могилой возвели маленький острый сводик — согону. Сухая земля родины приняла еще одно тело; покинутое жизнью, оно сделается землей… А сам человек остался жить в умах и сердцах людей.
…Громадное раскаленное солнце беспощадно жгло город, одевая его в две краски, видимые утомленным зрением: в белую — освещенных мест и черную — в тени.
Сафар безразлично толкался в рядах на базаре, присматриваясь к вещам, выставленным в ларьках и в витринах магазинов. Присев на корточки около переносной жаровни, он съел несколько палочек шашлыка, поджаренного на углях.
Сафар посетил и зеленый базар, рассматривал фрукты, пробовал виноград. Заботливо выбрав тяжелую, как пушечное ядро, чарджоускую дыню в желтовато-зеленой коже, рассеченной мелкой сеткой, Сафар тут же съел ее с помощью ножа, предложенного продавцом.
Сафар хотел слушать город, поэтому ходил неторопливо и сам ни с кем не заговаривал. Чтобы лучше запомнить и понять слова людей, не следует их смешивать со своими.
Большой двор базарного караван-сарая был полон ослов, оставленных колхозниками, приехавшими в город. Довольные большим обществом, обычно спокойные, ослы здесь гонялись друг за другом, играли, дрались, не обращая внимания на зной. В тени, опустив головы, стояли лошади. Несколько верблюдов лежали на припеке, откинув большие головы с брезгливо отвисшими губами и полузакрытыми глазами, полные безразличия и презрения к окружающей их шумной и глупой мелкоте.
В воротах тесной кучкой стояли люди. Один из них говорил, делая энергичные жесты. Слушатели согласно кивали головами. И здесь говорят все о том же — о смерти Мохаммед-Рахима…