Возвращение к Скарлетт. Дорога в Тару
Шрифт:
Написав 30 страниц, Пегги не смогла продолжать — герой был слишком похож на Реда Апшоу. И она решает окончательно оставить «век джаза» в руках блестящего Ф. Скотта Фитцджеральда.
Весной 1926 года образ жизни Пегги был таким же, как у любой занятой работающей женщины. Поскольку Лула приходила убирать квартиру уже после того, как Пегги уходила на работу, на кухне ее всегда ожидала целая кипа записок с инструкциями, пришпиленных к календарю. Но Лула появлялась на час или два, и Пегги приходилось самой делать все покупки в магазинах и готовить обед. И при этом еще по крайней мере дважды в неделю брать работу на дом. Но хуже всего, что задания, которые она получала, начинали наводить на нее скуку, даже несмотря
Это было небезопасно, и подобная мысль возбуждающе действовала на нее. В Дарктауне она беседовала с докторами-колдунами и их жертвами, которым приходилось платить по 50 долларов за амулеты, якобы позволявшие пить контрабандное виски, не опасаясь внезапно ослепнуть, отравиться поташем или сойти с ума от недоброкачественного спиртного.
«Колдуны, — писала Пегги, — не стеснялись извлекать 10-центовики и доллары из своих суеверных соплеменников и получать выгоду даже от разных волн террора, то и дело накатывавшихся на Дарктаун». И она продолжала описывать обман и преступников простым и ясным языком.
Когда Джон узнал, что Пегги ходила в Дарктаун одна, без сопровождающего, он пришел в бешенство. Встревожена была и служанка Юджина Митчелла Бесси, прочитав статью. Ибо, по мнению Бесси, для белой женщины ходить одной по опасному «черному» гетто было ничуть не лучше, чем открыто предлагать себя.
Хотя Пегги и вышла из этого приключения невредимой, но слегка напуганной, Джона все же беспокоила мысль о возможной мести ей со стороны одного из каких-нибудь злобных «черных». Пегги делала эту статью вопреки его желанию, и в течение нескольких недель после ее появления Джон встречал жену у редакции и сопровождал домой. И начиная с этого времени, он удвоил усилия, уговаривая ее оставить работу и стать просто миссис Марш, домашней хозяйкой.
Она же в ответ доказывала, что они пока не могут позволить себе этого, но затем, несколько сдав позиции, пошла на компромисс: как только Джону повысят зарплату — она сразу уйдет с работы.
Были, однако, и другие силы, действовавшие на стороне Джона. Минувший год был рекордным по числу неожиданно закрывшихся газет в небольших городках по всей стране, уступивших в конкурентной борьбе новым бульварным газетам. Многие люди в стране были обескуражены и обеспокоены глубиной падения вкусов читателей, даже если они и сами были не прочь купить такую газетенку, чтобы прочесть в ней о сексе или преступлениях. Публика упивалась сенсационными судебными процессами, такими, как, например, дело о разводе «красотки» Браунинг с ее мужем, Эдвардом «Дэрди» Браунингом, питавшим преступную слабость к очень маленьким девочкам.
Один из критиков выразил царившее тогда общее недовольство, написав, что «пресса празднует карнавал коммерческой деградации и скоро утонет в непристойностях».
«Джорнэл» если и опустил планку своих стандартов, то лишь настолько, чтобы выжить, но и ему пришлось печатать статьи таких авторов, как Фейт Болдуин и Пегги Джойс. И хотя работе Пегги Митчелл ничто не угрожало, статьи ее больше не печатались на видном месте — оно, как правило, было занято теперь произведениями бульварных репортеров. Даже ее интервью с Тайгером Флауэрсом, новым чемпионом мира по боксу, было заткнуто аж на девятую страницу, поскольку первая была занята интервью с исповедующимся убийцей.
Статьей о Тайгере Флауэрсе Пегги очень гордилась, считая, что ей удалось точно передать в печатном тексте звучание неправильной речи негров:
«Моя жена была в хоре до того,
Верна Ли и я учились делать чарльстон, и я был как дурак в этом. Потом община сказала: «Тайгер, как ты примиряешь этот чарльстон с тем, что ты слуга церкви?» «Я тренирую дыхание, — сказал я. — Чарльстон для этого не хуже, чем прыгать через веревочку». И община сказала: «Тайгер, это никуда не годится».
В апреле Джон получил повышение, и Пегги, как они условились, подала месячное предупреждение об уходе. 3 мая 1926 года она в последний раз получила зарплату в качестве штатного сотрудника. Однако ее сотрудничество с «Джорнэл» на этом не кончилось; она согласилась остаться в газете нештатным сотрудником — вести еженедельную колонку под названием «Сплетни Элизабет Беннет». Имя было заимствовано из романа Джейн Остин «Гордость и предубеждение», а слово «сплетни» вводило читателя в заблуждение, поскольку вместо них он мог найти в этой колонке забавные и интересные анекдоты из истории Атланты или о всяких известных жителях города как его прошлого, так и настоящего. Эта колонка в конце концов вытаскивала ее из дома и заставляла идти в библиотеку Карнеги, где Пегги ежедневно проводила долгие часы в подвальном этаже, просматривая подшивки старых газет, которые были такими большими и тяжелыми, что ей приходилось ложиться на живот и, лежа так, читать их. Она заполняла тетради историями и деталями, которые никогда не появлялись на страницах «Джорнэл», приносила домой эти кусочки информации и складывала их в выдвижной ящик старой швейной машинки, служившей ей письменным столом.
Делать колонку «Сплетни Элизабет Беннет» было делом куда более захватывающим, чем кто-либо мог предположить. Колонка получалась смешная и анекдотичная. Это была попытка приблизить прошлое Атланты ныне живущим, избегая при этом непочтительности к нему. Но минуло лето, и все это Пегги разонравилось. Она вновь начала обдумывать рассказы, которые можно было бы написать, а близким друзьям говорила, что «в голове у меня сотни сюжетов, многие из которых были придуманы еще в детстве».
В глазах друзей и родных Пегги была здоровой молодой женщиной. Крепкая и худощавая, все еще напоминающая фигурой мальчика, она имела на удивление сильные руки и с легкостью могла поднимать тяжелые вещи. Она могла немало выпить и делала это достаточно регулярно, часто курила и никогда не использовала свою принадлежность к слабому полу в качестве предлога для отказа от выполнения какой-либо мужской работы.
Друзья соглашались, что Пегги имеет склонность попадать во всякие аварии и несчастные случаи, но, несмотря на это, все годы работы в «Джорнэл» она была здоровой и цветущей. Когда же она ушла из газеты и стала просто миссис Джон Марш, она, казалось, постоянно выздоравливала — то от болезни, то от какого-нибудь ранения. Она перенесла серию болезненных неудач, но поскольку все ее внимание занимало шаткое здоровье Джона, ее все больше и больше стали преследовать собственные болезни, даже такие, как ипохондрия.
Лула Толберг по-прежнему приходила убирать квартиру, и потому обязанности Пегги по ведению домашнего хозяйства свелись к минимуму. Большинство ее друзей работали и потому не могли позволить себе предаваться обычным женским занятиям — послеобеденному бриджу или другой модной забаве — игре в «мах-джонг».
Приближалась осень, беспокойство и неудовлетворенность Пегги росли. Джон чувствовал явную ноту раздражения в их отношениях. В письмах к близким ему людям он писал, что уговаривал Пегги заняться романом, но что она «довольно упряма». Несколько лет спустя она утверждала, что «ненавидела писать почти так же сильно, как Вагнера и ритмичные танцы», и что только по настоянию Джона она садилась за пишущую машинку.