Возвращение с Западного фронта (сборник)
Шрифт:
– Револьвер и носовой платок как будто не одно и то же?
– Верно, – говорю я. – Без носового платка он легко мог обойтись. Кстати, платка часто у него и вовсе не было.
– А револьвер…
– Спас ему разок-другой жизнь, – перебиваю я. – Вот уже три года, как он с ним не расстается. Это уже фронтовая привычка.
– Но теперь-то револьвер ему не нужен. Ведь сейчас-то мир.
Я пожимаю плечами:
– До нашего сознания это как-то еще не дошло.
Председатель опять обращается к Альберту:
– Подсудимый, не желаете ли вы наконец облегчить свою
– Нет, – глухо отвечает Альберт.
Наступает тишина. Присяжные настораживаются. Прокурор всем корпусом подается вперед. У Вилли такой вид, точно он сейчас бросится на Альберта. Я тоже с отчаянием смотрю на него.
– Но ведь вы убили человека! – отчеканивая каждое слово, говорит председатель.
– Я убивал немало людей, – равнодушно говорит Альберт.
Прокурор вскакивает. Присяжный, сидящий возле двери, перестает грызть ногти.
– Повторите – что вы делали? – прерывающимся голосом спрашивает председатель.
– На войне убивал, – быстро вмешиваюсь я.
– Ну, это совсем другое дело… – разочарованно тянет прокурор.
Альберт поднимает голову:
– Почему же?
Прокурор встает:
– Вы еще осмеливаетесь сравнивать ваше преступление с делом защиты отечества?
– Нет, – возражает Альберт. – Люди, которых я там убивал, не причинили мне никакого зла…
– Возмутительно! – восклицает прокурор и обращается к председателю: – Я вынужден просить…
Но председатель сдержаннее его.
– К чему бы мы пришли, если бы все солдаты рассуждали подобно вам? – говорит он.
– Верно, – вмешиваюсь я. – Но за это мы не несем ответственности. Если бы его, – указываю я на Альберта, – не научили стрелять в людей, он бы и сейчас этого не сделал.
Прокурор красен, как индюк:
– Но это недопустимо, чтобы свидетели, когда их не спрашивают, сами…
Председатель успокаивает его:
– Я полагаю, что в данном случае мы можем отступить от правила.
Меня на время отпускают и на допрос вызывают девушку. Альберт вздрагивает и стискивает зубы. На девушке черное шелковое платье, прическа – только что от парикмахера. Она выступает крайне самоуверенно. Заметно, что она чувствует себя центральной фигурой.
Судья спрашивает ее об отношениях с Альбертом и Бартшером. Альберта она рисует как человека неуживчивого, а Бартшер, наоборот, был очень милым. Она, мол, никогда не помышляла о браке с Альбертом, с Бартшером же была, можно сказать, помолвлена.
– Господин Троске слишком молод, чтобы жениться, – говорит она, покачивая бедрами.
У Альберта градом катится пот со лба, но он не шевелится. Вилли сжимает кулаки. Мы едва сдерживаемся.
Председатель спрашивает, какого рода отношения были у нее с Альбертом.
– Совершенно невинные, – говорит она, – мы были просто знакомы.
– В вечер убийства подсудимый находился в состоянии возбуждения?
– Конечно, – не задумываясь отвечает она. Видимо, это ей льстит.
– Почему же?
– Да, видите ли… – Она улыбается и чуть выпячивает грудь. – Он был в меня так влюблен…
Вилли глухо стонет. Прокурор пристально смотрит на него
– Потаскуха! – раздается вдруг на весь зал.
В публике сильное движение.
– Кто это крикнул? – спрашивает председатель.
Тьяден гордо встает.
Его приговаривают к пятидесяти маркам штрафа за нарушение порядка.
– Недорого, – говорит он и вытаскивает бумажник. – Платить сейчас?
В ответ на это он получает еще пятьдесят марок штрафа. Ему приказывают покинуть зал.
Девица стала заметно скромнее.
– Что же происходило в вечер убийства между вами и Бартшером? – продолжает допрос председатель.
– Ничего особенного, – неуверенно говорит она. – Мы просто сидели и болтали.
Судья обращается к Альберту:
– Имеете ли вы что-нибудь сказать по этому поводу?
Я сверлю Альберта глазами. Но он тихо произносит:
– Нет.
– Показания свидетельницы, следовательно, соответствуют действительности?
Альберт горько улыбается, лицо его стало серым. Девушка неподвижно уставилась на распятие, висящее над головой председателя.
– Возможно, что они и соответствуют действительности, но я слышу все это сегодня в первый раз. В таком случае я ошибался.
Девушка облегченно вздыхает. Вилли не выдерживает.
– Ложь! – кричит он. – Она подло лжет! Развратничала она с этим молодчиком… Она выскочила из ложи почти голая.
Шум и смятение. Прокурор негодует. Председатель делает Вилли замечание. Но его уже никакая сила не может удержать, даже полный отчаяния взгляд Альберта.
– Хоть бы ты на колени сейчас передо мной бросился, я все равно скажу это во всеуслышание! – кричит он Альберту. – Развратничала она, да, да, и когда Альберт очутился с ней лицом к лицу и она ему наговорила, будто Бартшер напоил ее, он света невзвидел и выстрелил. Он сам мне все это рассказал по дороге в полицию!
Защитник торопливо записывает, девушка в отчаянии визжит:
– И правда, напоил, напоил!
Прокурор размахивает руками:
– Престиж суда требует…
Словно разъяренный бык, поворачивается к нему Вилли:
– Не заноситесь вы, параграфная глиста! Или вы думаете, что, глядя на вашу обезьянью мантию, мы заткнем глотки? Попробуйте-ка вышвырнуть нас отсюда! Что вы вообще знаете о нас? Этот мальчик был тихим и кротким – спросите у его матери! А теперь он стреляет так же легко и просто, как когда-то бросал камешки. Раскаяние! Раскаяние! Да как ему чувствовать то самое раскаяние, если он четыре года подряд мог безнаказанно отщелкивать головы ни в чем не повинным людям, а тут он лишь прикончил человека, который вдребезги разбил ему жизнь? Единственная его ошибка – он стрелял не в того, в кого следовало! Девку эту надо было прикончить! Неужели вы думаете, что четыре года кровопролития можно стереть, точно губкой, одним туманным словом «мир»? Мы и сами прекрасно знаем, что нельзя этак – за здорово живешь – пристреливать своих личных врагов, но уж если сдавит нам горло ярость и все внутри перевернет вверх дном, если уж такое найдет на нас… Прежде чем судить, вы хорошенько подумайте, откуда все это в нас берется!