Возвращение. Ранние произведения
Шрифт:
До деревни добрались на автомашине. Приехали вечером, а на утро следующего дня пошёл дождь. Я, видя, что дело идёт к полной распутице, хотел сразу же возвращаться. Но мать принялась уверять нас в том, что ещё будут заморозки, и машины непременно ещё проходят недели две. Доводы её были настолько убедительными (она всё время ссылалась на приметы и случаи из прошлых лет), что, посоветовавшись с Маринкой, мы решили остаться ещё на ночку. Однако уже к обеду этого дня дождь сделал своё: по улицам хлынули целые потоки мутной воды, стремящиеся в нашу красивую речку Чёрный Лух. Тут-то я и понял свою ошибку и уже начал отчаиваться. Отчаяние моё не было напрасным. К вечеру речка так разлилась, что вышла из берегов. На машину
До посёлка было километров тридцать пять. И можете себе представить, много ли это в такую пору. Но мы, молодые и упоённые своей любовью, не замечали ни раскисшей дороги, ни мелкой сетки дождя, ни той красоты, которую накапливала природа, чтобы через неделю-другую щедро хлынуть на зеленя.
Отойдя километров пять и с трудом перебравшись через разбушевавшийся Лух, мы сели отдохнуть. В то время, когда мы уже готовились продолжить свой путь, к нам подошли двое мужчин лет сорока. Один из путников – Иван Макарович отличался весёлым нравом. Узнав от нас, кто мы, чьи и куда идём, он быстро освоился.
Разговоры у него лились, как вода. Но сколько бы он ни говорил, всё сводил к своей красавице-жене, по словам весельчака, Полине, и бесконечным проклинаниям дороги и себя: «Вот старый хрен, придумал на три дня тащиться к своей милашке. Да в такое-то время, когда и на тракторе трудно пролезть. А я – за триста километров – это из-за трёх-то дней! Вот дурень-то, дурень! Нет уж, теперь ни разу не приеду, пусть она приезжает, если хочет».
Иван Макарович долгое время шёл молча, видимо, вспоминал что-то из своей жизни или, может быть, то, как прощался с Полиной и голубоглазыми Вовочкой и Танюшей. Он шёл, но нельзя было не заметить, что его взгляд часто останавливается на нас с Маринкой: «Да хотя бы был молодой, а то в сорок-то лет. Эх, не то когда-то было: за пятнадцать километров каждый день на свидание бегал. А теперь, нет, больше не поеду! Не поеду! Да что поделаешь – поработаю опять месяца три, соскучусь. Такая она жизнь. Так ведь, тогда дороги просохнут. Опять приеду, не выдержу». И он снова кинул взгляд на нас: «А вы молодые, любимые друг другом, у вас это первые шаги. Так сказать, первопутье».
Иван Макарович кашлянул, закурил, снова посмотрел на нас и, вроде немного смутившись, тихо сказал: «Да, это первопутье… Идите, а мы со Степанычем покурим».
Мы пошли, а Иван Макарович, со своим спутником сели на бревно, лежащее на обочине, и долго провожали нас взглядом.
1966 год
Сила любви
Слухи ходили давно. Алексей не верил им, хотя в душе иногда загоралась жгучая ревность. Но когда нежные руки Любки обвивались вокруг шеи, ревность покидала его. Он снова проклинал себя за недоверие жене, за то, что слушает бабью болтовню. «Ну их всех к чёрту со своими пересудами. Завидуют они мне, вот и болтают», – думал Алексей, шагая по извилистой лесной тропинке.
Короткий осенний день был на исходе. Косые лучи солнца скользили по багрянцу листвы, путались в сетях паутины. Под ногами шуршала высохшая трава и опавшие листья.
Алексей вспоминал, как познакомился с Любкой. Три года назад возвращался он с дальних озер. Ходил на охоту – может, утку подстрелить удастся. Тогда, как и сегодня, возвращался Лешка без добычи. Его «тулка» была небрежно закинута за плечо. Около поселка, на перекрестке дорог, догнал незнакомых девчат. Тяжелые чемоданы почти до земли оттягивали их руки. Лешка отобрал чемодан у маленькой с веселыми прищуренными глазами девчонки. Голубая косынка была накинута на плечи, и коротко стриженные волосы трепетали по ветру. Из разговора подружек Алексей понял, что малявку зовут Любой.
Тогда, Любка только что закончила медицинское училище и при распределении выбрала этот отдаленный уголок. С первых же дней с горячим рвением взялась за работу. Ездила в райцентр, часами просиживала в поссовете, пока не добилась, чтобы построили новое здание для медпункта. Все в поселке удивлялись: откуда у этой девчонки берется столько сил.
Лешка дружил с ней. Провожал домой после кино, а в воскресные дни, забрав книги, убегал с Любкой на речку. Поселковые парни смеялись над Лешкой: «Леха! И чего ты нашел в этой крошке? Что ты с ней делать-то будешь? В кармане разве носить?» «Не вашего ума дело! – огрызался Алексей. – Без вас знаю, ходить мне с ней или не ходить. А хорошего-то в ней навалом».
И как-то незаметно для всех Любка подросла, возмужала. Только веселинка в глазах да детская припухлость губ остались от прежней Любки. Вот уже второй год идет, как свою девичью фамилию Скуратова она сменила на его, Лешкину, и стала не Любкой, а Любовью Ивановной Кирсановой…
Показался поселок. Окна его домов загорались электрическим светом. Перебежав по зыбкому настилу из жердей через глубокий овраг, Алексей увидел на берегу речки, у стогов сена, Любку с Костей Даниловым. Она стояла лицом к Косте, склонив к нему голову. Тяжелая рука Кости лежала на Любкином плече. Алексей оцепенел: «Так, значит, правду мне говорили?!» Он рванулся, сбросил с плеча ружьё. Но руки не слушались: ружьё стало таким тяжелым, что Алексей не мог его поднять.
«Нет! К чёрту!» – Алексей выругался, спрыгнул в овраг. Лицо его разом осунулось, побледнело, и сам он как-то сгорбился. Пошел, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, вверх по оврагу, к лесу, подступающему к самому поселку.
В лесу было уже темно. Алексей сел, привалился спиной к стволу сосны. Мысли его бешено носились, в висках гулко стучала кровь, обида давила горло, по щекам сползали крупные капли слёз. Алексей, опершись о землю ружьём, встал, встряхнул головой, как бы стараясь отогнать от себя все, что навалилось на него за последние минуты. Бросив в сторону ружьё, Алексей побрел в поселок.
Магазин был полон народу. Лешка протиснулся между людьми к прилавку, бросил на весы скомканную пятёрку. «Бутылку…» – выдавил он из себя, видя недоумевающий взгляд продавщицы. Взяв водку, Кирсанов полез к выходу.
«Испортит Любка парня! Ох, изведёт! Опять сегодня видели ее с Костей», – прогнусавила вслед какая-то старуха. Слова эти больно резанули Лешке по сердцу.
Он зашел за угол магазина, открыл бутылку и выпил прямо из горла половину. Выпитая водка несколько успокоила Алексея. Он пошел к речке, спустился на берег к самой воде и сел на поваленное дерево. В чёрной глади воды отражалась россыпь звезд. Лешка сидел неподвижно, и можно было подумать, что он спит. И только когда в поселке прокричали вторые петухи, Алексей поднялся, допил оставшуюся водку и направился в поселок. Подошёл к своему дому – тот горел всеми окнами. Дверь была незапертой. Алексей, осторожно ступая, вошел в комнату. Любка спала, Алексей подошел к столу, вырвал листок из тетради:
«Прошу не искать виновных в нашей смерти. Виноваты во всем я и неудавшаяся любовь, но какой бы она ни была, я не позволю смеяться над ней. Похороните, пожалуйста, нас в одной могиле. Алексей».
Дрожащими руками Алексей взял охотничий нож, подошел к спящей Любке. Она лежала, скрестив руки на высокой груди, уголки ее по-детски припухших губ улыбались. Любка видела счастливый сон. Ровное дыхание разливалось по комнате и гулко отдавалось в ушах Алексея. Сердце его сжалось, ненависть к Любке ушла куда-то в глубину, а любовь к ней вспыхнула с новой силой в раненой душе. Ладонь, до боли в суставах сжимавшая нож, ослабла. Нож стукнулся о пол. Любка пошевелила рукой, но не проснулась.