Возвращение
Шрифт:
Высокий рост и стройность подчеркивали худобу его лица, напоминавшего какой-то из портретов Эль Греко… Только какой именно? Странно. Что это со мной сегодня? Похоже, юмор был для него маской, за которой таилось что-то другое. Может быть, боль?
– Ладно, мистер Харт. Делайте свое дело, а я буду делать свое. Надеюсь, мы не будем портить друг другу нервы, – пробормотала я и начала разбирать оставленные на столе инструкции. Да, работы хватало. Времени на раскачку не оставалось.
Куча скопилась большая, и я трудилась не поднимая головы
Едва я успела нацедить чашечку кофе из стоявшей в холле кофеварки, как зазвонил телефон.
– Как дела? – Это была Джин Эдварде.
– О'кей. Но я чувствую себя как выжатый лимон. Целый день разбирала скопившиеся бумаги. Похоже, начинаю кое-что понимать.
– За один день? Неплохо. Вам сказали про завтрашнее совещание?
– Да, спасибо. Гордон Харт специально зашел, чтобы меня предупредить.
– Это большая честь. Как правило, он разговаривает только с Джоном Темплтоном и господом. Насчет господа я не уверена.
– Это меня не удивляет. Он настоящий…
– Не продолжайте, Джиллиан. Вы правы. Только не наступайте ему на мозоли, и все будет в порядке. Он педант, конечно, никуда не денешься, но к себе относится куда требовательнее, чем к остальным. Взвалил на плечи тяжелую ношу и тащит ее много лет.
– Вы хотите сказать, что он пережил какую-то трагедию?
– Пока достаточно с вас. Мне пора бежать. Жду гостей.
Хорошо, Джин. До завтра, и спасибо за помощь. – Я положила трубку, раздумывая над странными словами Джин. Ладно, пережил Гордон трагедию или нет, с уверенностью можно было сказать только одно: мужчина он видный.
Я поглядела на часы и решила, что на сегодня хватит. Я обещала Сэм пиццу на ужин; кроме того, мне хотелось провести с ней несколько часов перед сном.
Я не торопясь вышла из кабинета и свернула в лабиринт. Направо, еще раз направо, а потом налево. Вот и лифт. А рядом – озабоченный Гордон Харт с папкой в одной руке и огромным портфелем в другой.
– Домашнее задание? – спросила я.
– И да и нет. По понедельникам я веду класс рисования. В портфеле мои старые этюды обнаженной натуры. Я использую их как наглядное пособие.
Подошел лифт, и мы поехали вниз, окруженные толпой людей с других этажей. Гордон встретил знакомых, заговорил с ними, и я было решила, что уйду спокойно. Но у вращающихся дверей он догнал меня, и мы выкатились на Лексингтон-авеню один за другим, словно две детали с конвейера.
– В какую вам сторону, миссис Форрестер? Мне надо зайти на стоянку за велосипедом. Нам не по пути? – Я не была в этом уверена, однако возражать не стала, и мы побрели по многолюдной Лексингтон-авеню.
– Вы ездите на работу на велосипеде?
– Иногда. Но дело обстоит не совсем так, как вы думаете. У меня мопед. Я купил его прошлым летом в Испании.
– Но ведь в Нью-Йорке такое движение… Не страшно?
– Да нет. Вообще-то меня трудно напугать. Я не слишком над этим задумываюсь. –
– У вас есть дети? – Надо же о чем-то разговаривать…
– Сын. Изучает архитектуру в Йельском университете. А у вас?
– Дочка. Ей пять лет, а в этом возрасте еще радуются каждому прожитому дню. – Он засмеялся, и я заметила, что у него приятная улыбка. Когда он забывал напускать на себя суровость, то становился вполне нормальным человеком. Действительно, при упоминании о сыне у него в глазах зажегся странный огонек, или это мне только показалось?
По дороге мы беседовали о Нью-Йорке, и я пожаловалась, что после Калифорнии никак не могу привыкнуть к здешнему ритму. Город я любила, но своей в нем еще не стала. Пока что он напоминал мне зоопарк.
– Давно вы вернулись?
– С неделю назад.
– Ничего, скоро привыкнете, да так, что уже не захотите уезжать. А потом станете ссылаться на судьбу. Все мы так поступаем.
– Может быть, в один прекрасный день я все же вернусь в Калифорнию… – Стоило выговорить эти слова, как мне полегчало.
– То же самое я говорил про Испанию. Но такого не бывает. Ничто не возвращается.
– Почему? – Вопрос был наивный, но Харт ответил на него очень серьезно.
– Потому что мы уезжаем не по своей воле, а в силу необходимости. Ты покидаешь место, где тебе было хорошо, при этом часть твоей души умирает и остается там. А освободившееся пространство занимает что-то другое.
Жестокая правда. Когда я уехала из Сан-Франциско, одна часть моей души умерла, а вторая осталась с Крисом.
– Не хочется признаваться, но вы абсолютно правы, мистер Харт… А почему вы решили поехать именно в Испанию?
– Припадок безумия, надо полагать. Брак мой к тому времени распался, мне все надоело, работа валилась из рук… Тогда мне было тридцать два года. Я решил, что если не настою на своем, то уже ни на что не буду годен. И оказался прав. Я никогда не жалел, что уехал. Я провел десять лет в маленьком городке под Малагой, и это были лучшие годы моей жизни. Люди нашей профессии называют их «потерянными», но я так не считаю. Они мне дороги.
– И вы собирались вернуться?
– Да. Но в тридцать два, а не в сорок девять. Староват я для таких перемен. Все позади. Нравится, не нравится, а придется довольствоваться тем, что есть, до самой смерти. – Его рука описала полукруг. Господи, уж не болен ли он?
– Но это же абсурд! Вы можете вернуться туда когда угодно! – Мне почему-то не хотелось, чтобы он так просто отказывался от своей мечты. Похоже, он охладел ко всему.
– Спасибо, что вы принимаете это так близко к сердцу, но, уверяю вас, я слишком стар, чтобы питать иллюзии относительно Испании и своего призвания. – Он подкрепил свои слова язвительным смешком, и только тут я сообразила, что мы стоим на углу Шестидесятой улицы. До отеля было рукой подать. Пока мы прощались, в его глазах не гасли довольные искорки.