Впечатляющий пик
Шрифт:
Он наклоняется, целует меня, но на это раз трепетно и чувственно, нежно облизывает, посасывая мой язык. Когда он отстраняется я вижу голод, который никуда не делся, остался, он не насытился мною. Не успеваю осознать эту мысль, как он оказывается сверху, придавливая мое тело к матрасу. Его поцелуи действуют, как вино. Комната плывет, любые опасения отступают, а желание нарастает все сильнее. Я не была невинна, до влюбленности в Егора у меня был парень, с которым я встречалась. Но то, что делает со мной спасатель ни на что не похоже. Настоящий, умелый, опытный мужчина,
Глубокие, виртуозные движения прерывает телефонный звонок его мобильника. Глеб Дмитриевич тянется к своим штанам, но при этом мое тело не покидает, нащупывая трубку в кармане, отбрасывает ненужную тряпку.
– Да, ма, в порядке, - он не сдержан, - уложи ее сама, я не приду.
Самое интересное, что он продолжает двигаться, медленно толкаясь бедрами, смотрит на меня, как на лакомый кусочек, слушая тираду на другом конце провода.
– Нет, - обрывает беседу, скорее всего мать решила, что он с Жанной и что-то втирает о несовершенстве выбора, - я с Полиной.
Нескольких секунд, пока он не нажал отбой, мне хватает, чтобы услышать на том конце визг восторга. Хихикаю, отворачиваясь к стенке, прикусывая нижнюю губу. Телефон летит куда-то вниз, на пушистый ковер, а Глеб Дмитриевич увеличивает угол проникновения. Вздыхая, он целует шею, облизывая мочку уха. Командир, даже не удосужился спросить хочу ли я, чтобы он остался, просто решил все за меня. Но думать об этом нет сил, слишком приятно внутри и снаружи.
Ближе к утру я понимаю, что совершенно разбита, я не могу пошевелить ни ногой, ни рукой. Это безумие. Мы оба сбрендили и не можем прекратить ласкать тела друг друга. Не представляла, что так бывает, но Глеб Дмитриевич заводит меня снова и снова. Где-то между третьим и четвёртым разом я сообщила ему о противозачаточных, которые принимаю, хотя этот вопрос должен был возникнуть у него раньше.
Но самого главное, что через три дня кончается мой отпуск, я так и не сказала. Боюсь, но я буду вынуждена покинуть горы.
– Скоро придут дети, а кому-то нужно на работу.
Поедая кашу, он усадил меня к себе на колени.
– Если продолжишь ерзать, я снова отнесу тебя в спальню.
Он прикусил мое предплечье, измазав овсянкой, оставляя тугой жаркий поцелуй на коже.
– Не хочу уходить...
– И я не хочу, чтобы ты уходил, - перекидываю ногу, теперь я сижу к нему лицом, полностью лишив возможности есть нормально.
Запускаю пальцы в длинные, мокрые после душа волосы, к слову там мы тоже были вместе. Целую его красивые губы, короткая борода приятно колит лицо, чувствую вкус овсянки с изюмом и сухофруктами. Не представляю, как мне удалось сварить эту кашу, кое-кто постоянно мешал мне.
Он облизывает кожу в вырезе моей майки, там, где открыты ключицы и шея, сжимает ягодицы, если мы продолжим в том же духе, то опять окажемся в постели.
– Вечером заберу обратно в свой дом, собери вещи.
Мой командир, всегда решает за меня. Спасатель недовольно рычит, но все же выпускает меня из объятий, когда в дом стучат. Он целует на прощание, не стесняясь других родителей, мне кажется он вообще не
– Вернусь после дежурства, будь готова!
Смотреть в глаза местным мамам стыдно, хотя они и хихикают, отворачивая детишек к стене, снимая с них одежду. А я прижимаю ладони к алым щекам. Ну Глеб Дмитриевич, ну что он со мной делает?
Пью растворимый кофе, который терпеть не могу, но неприятного терпкого вкуса не замечаю, чувствую себя просто прекрасно. Должна быть усталость, ночью практически не спал, а ощущаю обновленность, наполненность загадочной энергией. Хочется петь и нести всякую чушь. Что это со мной? Стены КСП уже не кажутся серыми, они светло-бежевые, а пол не такой уж и ободранный, он художественно-поцарапанный.
Комнату пересекает Пашка, присаживаясь за мой стол, окидывает взглядом ребят, что расположились в разных углах помещения, занимаясь своими делами. Друг наклоняется:
– Только не говори, что и в этот раз ты облажался.
Я молча улыбаюсь, просматривая бумаги. Заниматься делами совсем не хочется. Сейчас бы вернуться к Полине, прижать к себе и проваляться в кровати целые сутки.
– Да! – вскрикивает Павел, хлопая себя по коленям.
– О боже да! Ну и как она, ничего? Или овчинка выделки не стоит?
Смеюсь, на нас оборачиваются, интуиция подсказывает, что цирк на празднике плодородия стал достоянием общественности.
– Прости, что толкнул тебя в грязь.
– О да ладно, я ждал, что ты мне дашь в челюсть, так что... Ну и как она?
Вопросительно приподымаю бровь:
– Ты правда думаешь, что я буду с тобой обсуждать свою...
Но Пашка меня не слышит, забавно закидывая ногу на ногу.
– Я почему спрашиваю, была у меня как-то молодая продавщица. В глазах огонь, на лице улыбка, флиртовала со скоростью вращения лопастей вертолета, только флюиды сачком успевай ловить.
– Это та с веснушками, которая «р» не выговаривала? – улыбаюсь, прикусывая губы.
– Неважно. И что в итоге? Бревно, поеденное жучками. А ты выглядишь, как кот обожравшийся сметаны. Свою кого?
– Свою женщину, - произносить это приятно.
– Еще пару дней назад она была девчонкой. Быстро растет, - ржёт Пашка, а я ухмыляюсь.
Телефоны начинают звонить одновременно, беру сразу две трубки, разрываясь между ними. На столе оживает рация. Настроение пропадает.
– Нас перекидывают на гору Чугуш.
– Когда? – стонет Пашка.
– Сейчас.
Я не успеваю даже домой зайти, не то что к Полине в детский сад. Как всегда бывает в экстренных ситуациях, нас забирают мгновенно. Большинство участников экспедиции, которую нам необходимо спасти, не имеет ни малейшего представления о горовосхождениях. На всю группу, состоящую из тридцати трех человек, имеется только четыре проводника и ни одного инструктора альпинизма. Погода благоприятствует подъему — не слишком холодно, ветра нет, небо ясное и безоблачное. Двадцать семь человек поднимаются на Восточную вершину, а шесть — на Западную.