Вперед, Команданте

Савин Владислав

– А если это будут не гринго, а «армия ОАГ»? Никарагуанцы – или какие-нибудь наемники?

– И что? Ясно же, что гринго – у них за спиной. И если эти не справятся – то гринго нападут сами.

31 мая на плантациях «Юнайдет Фрут» в Гондурасе вспыхнула забастовка, в которой приняли участие больше 60 тысяч человек. В тот же день вечером Госдепартамент США во всеуслышание и официально обвинил «коммунистический режим Гватемалы» в организации беспорядков и «опасной попытке экспорта коммунизма».

1 июня отряды «Освободительной Армии Гватемалы» под командой полковника Армаса (в свое время получившего образование в Форт-Ливенуорт, США) вторглись в Гватемалу с территории Гондураса. Нанятые солдаты (уроженцы Гватемалы, Гондураса, Никарагуа) были вооружены американским оружием, одеты в американскую форму, и получали жалование 10 американских долларов в день. Кроме того, в рядах «армии» были и граждане США – офицеры и специалисты – им полагалась плата от 200 до 500 долларов в день. Численность всего этого воинства не превышала 500 человек, вооруженных исключительно стрелковым оружием – артиллерии и бронетехники не было (вопреки репортажам «Голоса Освобождения»). Однако Армас мог рассчитывать на свою авиацию – в общей сложности, до полутора десятков самолетов разных марок, «тандерболты Р-47», «мустанги Р-51», В-26, Си-47 (опять же, вопреки «Голосу», реактивных «шутинг старов» и «тандерстрайков» не было). Приказ на начало операции был отдан в такой спешке, что к первым вылетам бомбы не успели подвезти – сбрасывали ручные гранаты, динамитные шашки и бутылки с зажигательной смесью. Но уже через два дня на города Гватемалы стали падать бомбы, срочно доставленные из США.

ВВС Гватемалы на момент вторжения насчитывали всего 14 самолетов в летном состоянии. Из которых самыми боеспособными были – восемь «Тексанов АТ-6», двухместный учебный самолет образца 1935 года, со скоростью 335 км/ч (то есть, даже транспортный Си-47 догонял с трудом), мог применяться в качестве легкого штурмовика (при отсутствии у противника средств ПВО – так как не нес никакой брони). Вступать на нем в бой против «мустанга» или «тандерболта» было, как на довоенном биплане вроде «гладиатора» или русского «чато» И-15 против «фокке-вульфа 190Д». А пилоты ВВС Гватемалы (выходцы не из бедных классов) совершенно не горели желанием умирать за идеалы, чуждые им. Потому, в первые дни вторжения авиация мятежников господствовала в воздухе – даже без помощи от гринго.

Для одной из «колонн» Армаса еще при развертывании случился конфуз: полиция Сальвадора (с территории которого этот отряд должен был наступать и захватить гватемальский город Хутьяпа), будучи не в курсе (где-то информация не прошла), посадила всех под арест, конфисковав все оружие, а также транспорт (пару грузовиков и джип). На следующий день, после вмешательства Госдепартамента, арестованных выпустили, однако оружие и машины так и не вернули – так что участие этой группы в последующих событиях было более чем скромным (прим. авт. – и это, случай реальный!). Но остальные «колонны» Освободительной Армии – перешли границу точно по утвержденному графику. Противодействия они не встретили – так как все еще действовал приказ Арбенса, об отводе войск на 12 миль от границы.

Первым городом на пути ударных колонн мятежников был Эскипулас, лежащий всего в нескольких километрах от гондурасской границы.

Радио «Голос Освобождения» поспешило передать репортаж «с переднего края» – о том, как «народ Гватемалы встречает своих освободителей цветами, а некоторые военные подразделения режима Арбенса переходят на сторону войска свободы. Кроме слов, в эфире были отчетливо слышны лязг танковых гусениц и рев моторов.

(прим. авт. – все события соответствуют нашей реальности. Лишь даты чуть раньше, на две недели).

Мари Дюшарм, французская журналистка.

Это было ужасно! Полуживотные, дикари! Я кричала им, что я француженка, репортер, и не имею никакого отношения к правительству Арбенса – а они, с пьяным гоготом, хотели обойтись со мной совершенно неподобающе, толпой!

В последний момент появился их командир, назвавшийся „сеньор Алькарас“. Но я бы сказала, что испанский язык для него явно был не родной. Вырвал меня из лап этих зверей, и спросил, что я делаю в этом городе. Так разве это противозаконно, для миссии Святой Церкви, передвигаться по территории страны, куда мы прибыли с визитом? На что сеньор Алькарас ответил, что „в глазах этих простых людей“ (указав на сборище своих бандитов) любой, кто не выступает против диктатуры Арбенса, является его сторонником, а потому, не заслуживает пощады. И что я обязана теперь, когда меня доставят в „революционный штаб“, выступить по радио как свидетельница жестокой расправы правительственных войск над мирным населением Гватемалы, поддерживающим повстанцев. Я действительно видела, как каких-то людей расстреливали на центральной площади, на виду у согнанного туда населения этого города – но мне абсолютно неизвестно, кем были эти несчастные. Пока что меня отвели в постоялый двор (назвать это заведение отелем, моя фантазия не позволяет), и заперли в одной из комнат, велев не выходить без дозволения – иначе, мадмуазель, никто не гарантирует вам безопасности.

Не знаю, сколько прошло времени – час, два, три. Когда запертая дверь вдруг открылась и в номер, ставший моей тюрьмой, заглянул какой-то совершенно незнакомый мне человек, одетый как все эти „повстанцы“, в подобие военной формы без знаков различия. И сказал мне на почти правильном французском – что он хочет вытащить меня отсюда, и я должна идти за ним и во всем его слушаться, если хочу жить.

На улице лил дождь, что облегчило нам побег. Так как все мятежники сидели под крышей, и к тому же мой провожатый дал мне плащ-дождевик с капюшоном – как я успела заметить, у повстанцев так одевались только главари и те, кто был к ним приближен. Мы с деловым видом прошли по улице до того места, где стоял джип, там к нам присоединился второй неизвестный мне, с коротким автоматом. Мы сели, завели машину, и поехали. Тут лишь я вспомнила про тех, с кем приехала сюда – сеньор Лопес из министерства пропаганды и его шофер – на что один из моих спутников сделал выразительный жест, показав что этим беднягам уже никак не помочь.

Нас пытались остановить лишь на выезде из городка – двое бандитов с ружьями стояли посреди дороги. И я впервые увидела, как у людей головы разлетаются как тыквы, у моих спутников были пистолеты с толстыми стволами, глушащими звук. Мы поехали дальше, и тут я спросила, не будет ли за нами погони, там ведь еще стояли машины, и джипы, и грузовики. На что услышала ответ:

– Не заведутся, по крайней мере быстро. Мы доставим вас в столицу в сохранности, мадмуазель – но пожалуйста, помолчите!

Мужланы! Я обиженно молчала почти всю дорогу. Которую мы преодолели за два или три часа (все же не асфальт, и во время дождей), но к счастью, наш джип ни разу не застрял. Мы въехали в столицу, не привлекая ничьего внимания – ужасно, ведь так и мятежники могут ворваться! – и меня высадили возле „Сервантеса“, где я проживала. Причем они не спросили у меня адрес – значит, знали его?

Я спросила лишь на прощание, кого мне благодарить? Услышала в ответ:

– Военная контрразведка Гватемалы. Доброй ночи, мадмуазель!

И умчались в ночь (уже стемнело). А мне навстречу уже выбежали друзья – Карлос, Рикардо, Эрнесто! Я рассказала о своем чудесном спасении – им, а наутро еще какому-то важному военному чину с погонами, и наконец, вот везение, после обеда следующего дня меня представили самому Президенту! И я снова говорила о том, что пережила, во всех подробностях. Хотя моих собеседников больше интересовали не мои чувства, а видела ли я у мятежников танки и пушки. Кажется, мне не слишком верили – тот важный чин даже спросил, а не могло ли быть, что повстанцы прятали свою технику, всякий раз когда я могла ее увидеть? Но я видела танки на параде в Париже, в Праздник Освобождения – и знаю, как они шумят, рычат и лязгают, я бы обязательно услышала это, даже запертая в своей тюрьме. Потому я поклялась, что сама наблюдала лишь несколько десятков бандитов, на немногих джипах и грузовиках, и больше ничего. Чин с погонами предположил, что это, должно быть, была разведка перед главными силами вторжения. Тут я ничего не могу сказать – я же не офицер!