Вперед, Команданте
Шрифт:
– Селия Гевара изначально готовила своего старшего сына к «особой роли в истории». При этом она искренне его любит – и достаточно умна, чтобы, узнав о его роли в будущем, оценить угрозу для него от «проклятых гринго». Наконец, сам факт Контакта американцам известен (прим. авт. – см. Красный бамбук), и то, что мы сообщим матери Че, не будет выходить за рамки той версии, что была озвучена мистеру Райану.
– Под вашу ответственность, товарищ Пономарэнко. И помнить, что кубинский Проект в целом, для дела коммунизма важнее чьих-то материнских чувств!
Это значит – что товарищ Сталин дает нам карт-бланш на любые действия. Ну, надеюсь что эта аргентинская сеньора вовсе не станет, как клуша, вопить о том, о чем надо молчать? Мы вовсе не кровожадны, если даже Деникину позволили умереть в Крыму своей смертью – не из слюнявого милосердия, а ради выгоды для СССР: и раскол в лагере белоэмигрантов, и наши товарищи историки были рады бывшее «их превосходительство» к написанию шеститомной «Истории Гражданской войны» привлечь, для взгляда с той стороны – ну а что этот белый гад при этом думал, неважно, объективно ценны лишь дела. Ой, выходит, так и сволочь Василя Кука, который моего сыночка чуть не зарезал, простить могут – не допущу! Ладно, с ним после разберемся – а пока, что нам с этой сеньорой делать? К которой и товарищ Быстролетов испытывает не только дружеские чувства (как мне доложили) – и на нашего главного героя крайне отрицательно подействует, если с ней что-то случится!
Ей сорок семь – но выглядит моложе. Фигура подтянутая – за собой следит. Одета немного старомодно, в строгий костюм с белоснежной блузкой – в Москве женщины так одеваются лишь на очень официальных мероприятиях (спасибо «дому итальянской моды»). Обручального кольца на пальце нет – а ведь формально, не в разводе. И часы на руке выбиваются из образа – не маленькие дамские, а большие, «швейцарские офицерские».
– Госпожа Лазарева, вы наконец объясните мне, что происходит? Зачем вам нужен мой сын?
– Вы знаете кто я, сеньора Гевара? Ведь пока нас еще не представили друг другу.
– Мы хоть и вдали от Европы, но тоже в курсе мировых новостей. И читаем газеты. «Та, кто стояла рядом с русским Вождем, когда он едва не объявил войну Соединенным Штатам». «Самая загадочная фигура в русской власти». Вас едва ли не современным подобием Екатерины Медичи считают. Но я имею право спросить даже у вас – зачем вам нужен мой сын?
Верно – вспоминаю, что писали обо мне их газеты после того дня. Девятое мая этого года – день, когда американцы бомбили Ханой, а мистер Райан прилетал в Москву выдвигать нам ультиматум. И получил в ответ – вот не умеешь ты играть в свой же «покерфейс», поверил в нашу версию «мы из будущего», и что у нас за спиной другой СССР, побеждающий в Третьей мировой войне, а под вами пороховая бочка Йеллоустоун, которую мы можем взорвать, устроив катаклизм всему миру, но прежде всего вашему континенту (прим. авт. – см. Красный бамбук). Эта информация так и осталась достоянием Тех Кто Решает – иначе, ой что бы у них на бирже началось! – но среди зрителей на Красной площади было полно и журналистов из всех стран, которые видели меня на трибуне Мавзолея, причем стоящей между Сталиным и Пономаренко (который неофициально считается в СССР второй по значимости фигурой и самым вероятным преемником Вождя), а это, по советским реалиям, означало… И ведь не объяснишь же, что эта сцена тогда исключительно для мистера Райана была предназначена – где еще в той конкретной ситуации должна была стоять та, кто является тайным послом «иного» СССР в этом времени? Ну а газетеры такого понаписали… и фото мои тоже, как прямо с того дня, так и самые разные прежде, вплоть до кадров из фильма, где мы с Лючией вместе снялись.
– Вопрос неправильно поставлен, сеньора Гевара. Пока что, мы были нужны вашему сыну больше, чем он нам. Кто обеспечил ему безопасность, когда он решил прокатиться на мотоцикле – подумайте, что было бы, отправься он в свой вояж как сам хотел, вдвоем и на груде старого железа, которая развалилась бы через сотню миль – да он там реально мог погибнуть. Как и в Гватемале – где ему опять же показали революцию вблизи, сделав все возможное, чтобы он там голову не сложил? Да и до того – кто спас вашу семью от разорения, обеспечив вам достойную жизнь, а вашему сыну, возможность продолжить образование – вам сказать, или сами догадаетесь?
– Значит, Педро… Он делал все по приказу? Вашему, или чьему-то еще?
И правда, в него влюблена. Я-то ожидала, что сейчас ее слова будут – удивление, «так все это было подстроено, с самого начала». А она первым делом, про своего «дона Педро» подумала – ну да, с законным мужем у нее давно абсолютное охлаждение, а других мужчин (судя по докладу, что у меня на столе) у нее так и не было – и как она сама убеждена, и не будет.
– Нет. Позвольте вам объяснить некоторые особенности тайной работы – если вы читали про меня в газетах, то знаете, чем я занималась в войну. В отличие от солдата на фронте, тайного агента в чужой стране невозможно контролировать. Верность его можно купить – но нанятые за деньги ненадежны, они легко предадут если кто-то предложит больше, и уж конечно, ни за какую плату не станут рисковать жизнью. Потому – тех чья верность обеспечена деньгами или компроматом, используют исключительно для эпизодических поручений – это про них сказано, что «в разведке нет подонков – есть кадры». А на долгосрочный проект пригодны исключительно те, кто служит за идею. Те, кто не будут исполнять приказ – если с ним не согласны. Тот, кого вы знали как «дона Педро» – не рассказывал вам о своей подлинной биографии?
– Я уважала его право на личное, Мне было достаточно его честного слова кабальеро – что там нет ничего порочащего.
– Русский графский титул, это по-вашему гранд, а не простой кабальеро. Хотя у нас отменили дворянство в семнадцатом году. Еще, у вашего друга два университетских образования, дипломы доктора права и доктора медицины. И увлечение марксизмом с ранних лет – точно так же как вы, сеньора, воспитывали своего сына! – и русская революция, где ваш друг с самого начала выбрал сторону, служа в ЧК, оно же после ОГПУ, затем НКВД. Подобно киношному Индиане Джонсу, ему приходилось работать в самых разных местах – быть своим и на Уолл-стрит, и в Венском университете, и среди диких африканских племен; если я владею всего тремя иностранными языками, то он – двадцатью двумя. У него была жена, которая трагически погибла еще перед этой войной, детей завести так и не успели. Он вам не лгал, умолчал о чем-то – но ведь молчание не есть ложь. Вы же умная женщина, сеньора Гевара, насколько мне известно – так подумайте: если человек с такими достоинствами, умениями и опытом, десять лет работал исключительно чтобы оберегать вашего сына и вас от всех возможных неприятностей, то какие ставки в этой игре?
Сумеет ли она остановиться в своем любопытстве? Понять, что излишнее знание – становится смертельно опасным и для ее сына и для нее самой. Для нее, и для меня, это было бы лучшим вариантом. Ведь дозволение в крайнем случае посвятить ее в Тайну – вовсе не значит, что я обязана это сделать.
– Мой сын вовсе не «ставка»! Не пешка, которую можно смахнуть с доски, ради выигрыша. У вас самой есть дети – если верно то, что про вас пишут. Госпожа Лазарева, вы бы отдали своего сына – даже ради самой высокой цели?
– А разве вы, донья Селия, с самого начала не воспитывали его, как будущего героя? О чем мечтали вы тогда? И пожалуйста, не называйте меня «госпожа».
– А как к вам дозволено обращаться? Какой у вас чин – министерский? Или даже – канцлера? Если перевести на знакомые мне аналогии.
– Канцлером меня звать не надо, это слово в нашей стране вызывает нехорошие ассоциации с некоей личностью с черными усиками. Товарищ Сталин называет меня «товарищ Лазарева» – ну а вы можете называть меня «сеньора Лазарева», если вам так привычнее.
– Как вам угодно. Но все же – зачем вам нужен мой сын? Да, я растила его вовсе не для скучной жизни владельца плантации. Однако, мое законное, святое право – знать, какую участь ему готовите вы?
– Донья Селия, можете мне поверить, что расходный материал, «пешек», как вы сказали, никто не станет готовить с юности. А вот героев – вполне!
– Герой может быть и трагическим. Мелькнуть яркой звездой – и сгореть. Может это и оправдано в плане историческом, своей смертью что-то осветить. Но я не желаю такой участи – для своего сына!