Вперед в прошлое 7
Шрифт:
— Не советовал бы, — снова предупредил его я, но он шагнул к ларьку, тогда я выдохнул:
— Поменяйте мне по две пятьсот за доллар.
Все, обратного пути нет. Дядька повернул голову, спросил с интересом:
— Сколько у тебя есть?
— А сколько надо?
— Пятьдесят. Откуда у тебя столько?
Хриплым голосом я ответил:
— Дома взял, дед ногу сломал и идти не может. Менять собрался, но жаба задавила. Она тысячу за доллар хочет, пусть идет лесом!
— А вдруг они у тебя фальшивые? — недоверчиво прищурился дядька.
Я кивнул на
— Если будете брать, можно проверить. Будете? Проверять?
Посопев с полминуты, мужик махнул рукой.
— А и давай.
Мы вместе подошли к ларьку, я отдал тетке три десятки и одну потертую двадцатку.
— Скажите, пожалуйста, они настоящие? В смысле, не поддельные?
Тетка протянула пухлую руку, всю в золотых перстнях, забрала деньги. У меня сердце чуть не оборвалось, я нервно сглотнул слюну. Капля пота защекотала позвоночник.
— Настоящие. Меняем? — В темноте окошка мелькнул блестящий глаз.
И как теперь деньги вернуть? «Отдайте, я передумал?» Может и послать.
— Две тысячи рублей за доллар, —начал торговаться я. — Папа сказал, менять только так.
Мужик за моей спиной занервничал, что утекают денежки по выгодному курсу, засопел.
— Иди ты нафиг! — огрызнулась валютчица. — Две тысячи! Придумал тоже мне. Тысяча двести и проваливай. Нашелся умник, завтра рубли превратятся в фантики, и куда их?
Она что же, не отдаст мне доллары?!
Вспомнилась история, которую рассказывала очень смазливая девушка, подруга бывшей жены. Если с ней пыталось познакомиться бычье, которое не терпит отказа, она начинала: первое — умничать, второе — рассказывать, что ее отец — подполковник Угро. Говорила, что срабатывало безотказно, как фумигатор — на комаров, и быки незаметно и тихо исчезали.
— Вы тут людей обманываете! — наехал на нее я. — А есть официальный курс! И он тут у вас написан! Папа знает, он милиционер! Так что меняйте нормально или верните деньги!
Окошко раскрылось полностью, высунулась та же пухлая рука, звеня золотыми цепями, ткнула мне баксы чуть ли не в лицо.
— Вали отсюда, а то охрану позову!
Пальцы разжались, я подхватил деньги в полете и побрел прочь, мужик топал следом и канючил:
— А может, по две тысячи за рубль?
— Тихо! — буркнул я, проходя мимо двух крепышей, глядящих на нас заинтересованно — возможно, это и есть охрана, и, если начну менять деньги прямо тут, мне не поздоровится.
Топал я, пока быки не исчезли из поля зрения, мужик плелся следом, как бездомный пес, и не думал о том, что я, возможно, заманиваю его в ловушку, где уже ждут здоровенные лбы, готовые отнять честно заработанное. И ведь менты не станут ничего расследовать, не до того им сейчас.
Оглядевшись по сторонам, я остановился на открытом пространстве возле скамейки, еще раз посмотрел на мужчину.
— По две? — жалобно попросил он.
— Я ведь тоже рискую. Вдруг это ваши деньги фальшивые? Их-то мы не проверили. И рискую, если меняла окажется права, и начнется война.
Поджав губы, мужчина безропотно отсчитал деньги, протянул мне. Пересчитывать пришлось долго, купюры были разными: и сотенные, и пятисотки, и пятитысячные, почти все изрядно помятые. В пачке оказалось на три тысячи больше, я вернул излишек и отдал доллары, напутствуя этого несчастного:
— Никогда больше так не делайте. Вас могут обмануть и избить.
— Но ты же… школьник! — округлил глаза мужчина, его губы затряслись.
— Я мог быть приманкой. Мог завести вас в подворотню, где ждут подельники, а валютчица с нами заодно.
Ненадолго задумавшись, он сказал, вытирая вспотевший лоб:
— Но ведь и я — мог!
— Потому я и говорю, что рискую.
— Спасибо, —уронил он и, шаркая ботинками, пошел прочь.
Я спрятал деньги, огляделся, подхватил сумку, пакеты, и пошел к метро, не переставая озираться. Деньги будто жгли нагрудный карман, так и казалось, что все знают о моих накоплениях. Подумать только, пятьдесят штук — просто из воздуха! Вчера весь день торговал, таскал тяжести, и меньше вышло. Еще же есть с собой семьдесят баксов. Рискнуть?
Сердце снова заколотилось. Наверное, ну его, во второй раз может не повезти.
В метро толкучки не было. К двенадцати я прибыл домой, сбросил балласт, положил деньги в книгу — еле влезли. Оставил десятку, рассчитывая, что добираться придется на такси, да и хотелось к приезду деда накупить вкусного, порадовать его. Взгляд остановился на телефоне, и вспомнился Каналья. Как он пережил мамин отказ? Вдруг запил?
Желание это узнать победило необходимость ехать к деду, тем более срочности никакой не было. и я набрал бабушку, но никто не подошел к телефону — видимо, она в летней кухне слушала радио или работала в огороде.
По пути к станции Перово я заглянул в гастроном.
В магазине, по-столичному просторном, было малолюдно, только две согбенные старушки в шапках и зимних пальто медленно двигались вдоль пустых прилавков. Я рассчитывал купить сыра, молочку, творога, печенья и, если повезет, колбасу. Какой там! На полках стояли лишь сухари для панировки, трехлитровые банки с консервированными помидорами, зелеными, как головки утопленников, да резиновые плавленые сырки. Весной на даче я уронил половинку такого сырка на землю и положил на муравейник, но муравьи попробовали угощение и есть не стали. Никто — ни птицы, ни слизняки — не прельстились плавленым сырком, он там недели две валялся и, наверное, до сих пор лежит. Может, все не все сырки одинаково резиновые, но проверять не хочется.
Молодец дед, что запасся продуктами!
Горожане заходили в магазин и удалялись, видя тотальное опустошение — кто молча, кто с руганью. Ничего, есть тушенка и крупы, на десерт вскрою печенье.
К отделению неврологии я добрался без десяти двенадцать, приемное время не началось, и меня не пустили. Я ждал на лестничной клетке под дверью, слушая разговор двух женщин. У одной мужа привезли с ушибом мозга — просто шел по улице, где вчера люди собирались на митинг, и получил дубиной по голове от омоновца. У второй сын подрался, не в тот район зашел.