Вперед, в СССР-2!

Калашников Максим

— Но — боже мой! — сказала девочка. — Мне вовсе не нравится, когда меня наказывают, да и ни одному ребенку это не нравится. Но, когда нужно, мама делала это. Когда однажды меня высекли в школе, мама дома еще добавила. С тех пор прошло уже много лет. И я уверена, что меня никогда не потащат в суд и не приговорят к порке — веди себя как следует, и все будет в порядке. В нашей системе я не вижу ничего неправильного — это гораздо лучше, чем — ох, ужас! — когда за порог не ступить, чтоб не рисковать жизнью!

— Согласен. Юная леди, трагическая ошибочность того, что делали эти люди, заключалась в глубоком противоречии с тем, что они намеревались сделать. У них не было научно обоснованной теории морали. Конечно, различные

теории на этот счет у них имелись, и они пытались жить по ним, и над их побуждениями я не склонен смеяться, но все эти теории были НЕВЕРНЫ — половина их была не более чем благими пожеланиями, а другая половина — просто рационализированным шарлатанством. И чем серьезнее они относились к делу, тем дальше были от цели. Они, видите ли, считали, что человек имеет моральный инстинкт.

— Сэр… но это действительно так! По крайней мере у меня есть…

— Нет, моя дорогая! Вы имеете КУЛЬТИВИРОВАННУЮ совесть, тщательнейшим образом тренированную. У человека нет инстинкта морали, он не рождается с ее чувством. Чувство морали мы приобретаем путем обучения, опыта и тяжелой умственной работы. Те злосчастные малолетние преступники не рождались с чувством морали, так же как и мы с вами! Но они не имели ни одного шанса выработать его — обстановка не позволяла. Что такое «чувство морали»? Это — усовершенствованный инстинкт самосохранения. Вот он присущ человеку от рождения, из него вытекают все аспекты личности. Все, что противоречит инстинкту самосохранения, рано или поздно уничтожает соответствующую особь и, следовательно, в последующих поколениях не проявляется. Это доказано математически и подтверждается для всех случаев. Инстинкт самосохранения — единственная сила, управляющая всеми нашими поступками.

Однако инстинкт самосохранения, — продолжал мистер Дюбуа, — может быть развит в значительно более тонкие мотивации, чем бессознательное животное желание просто остаться в живых. Юная леди, то, что вы ошибочно назвали «моральным инстинктом», есть не что иное, как внедренная в вас старшими истина: выживание общее гораздо важнее вашего личного выживания. Например, выживание вашей семьи, детей, когда они у вас будут… Вашего народа, если подняться выше. И так далее. Но истинно научное обоснование теории морали — только в личном инстинкте самосохранения! И теория эта должна обрисовать иерархию выживания, отметить мотивацию для каждого уровня этой иерархии и разрешить все противоречия. Мы на сегодняшний день такую теорию имеем и с ее помощью можем решить любую моральную проблему для любого уровня. Личный интерес, любовь к родным, гражданские обязанности по отношению к соотечественникам и ответственность за все человечество. И сейчас уже разрабатываются нормы для межпланетных отношений. Однако все моральные проблемы могут быть проиллюстрированы одной, несколько перефразированной цитатой: «Величайшей любовью наделен не человек, но кошка, умирающая, чтобы защитить своих котят». И однажды вы поймете проблему, с которой пришлось столкнуться этой кошке, и как она ее решила. Вы будете готовы проэкзаменовать себя и узнать, насколько высока моральная вершина, которую вам по силам преодолеть.

…Малолетние преступники были на самом низком уровне. Они рождались с одним лишь чувством самосохранения, самым высоким их достижением была хрупкая лояльность к «своим», к своей уличной банде. Но различные доброжелатели пытались взывать к их «лучшим чувствам», «проникнуть в душу», «пробудить их чувство морали». ВЗДОР! У них не было никаких «лучших чувств». Опыт показывал им, что все, ими творимое, — единственный способ выжить. Щенок не получает своих шлепков, а стало быть, то, что он делает с удовольствием и успехом, для него «морально»…Основа морали — долг: понятие, находящееся в таком же отношении к группе, как личный интерес — к индивидууму. Никто не проповедовал тем детям их обязанностей в той форме, в какой бы они поняли бы, то есть вкупе со шлепками. Зато общество, в котором они жили, бесконечно толковало им об их «правах»… И результаты нетрудно было предсказать, поскольку НИКАКИХ ЕСТЕСТВЕННЫХ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА В ПРИРОДЕ НЕ СУЩЕСТВУЕТ…

Я сказал, что «малолетний преступник» — понятие внутренне противоречивое. Под словом «преступник» имеется в виду «не выполнивший свои обязанности». Но «обязанности» — дело взрослых, а взрослым он станет тогда, и только тогда, когда получит представление о том, что такое обязанность, и будет ставить ее выше, чем собственный интерес, с которым он рожден. Никогда не было и быть не могло малолетних преступников. Но на каждого малолетнего всегда найдется по крайней мере один взрослый преступник, который в свои зрелые годы либо не знает своего долга, либо через него переступает.

И именно это явилось тем «гнилым столбом», из-за которого развалилась культура, во многих отношениях замечательная. Юные хулиганы, шляющиеся по улицам, были симптомом опасной болезни. Их сограждане (тогда гражданами являлись все) всячески укрепляли мифы об их «правах»… и при этом забывали об обязанностях. Ни одна нация, поступающая так, не может существовать…»

Я очень люблю этот отрывок. Ведь, по сути дела, это — небольшой трактат.

* * *

Я снова прошу понять меня правильно. В юности меня не воспитывали в традициях «Домостроя», я не состоял в тоталитарной секте и никогда не был затянутым в костюмчик комсомольским активистом со ртом, словно куриная гузка. Я всегда был русским парнем, представителем молодежи 1980-х, слушал тяжелый и металлический рок, носил длинные волосы и проклепанные браслеты. Впрочем, рок я и до сих пор слушаю.

Сейчас, столько лет спустя после гибели СССР-1, я вспоминаю свое детство, исход семидесятых годов, и вижу изобилие тех признаков нашей гибели, о которых говорил Хайнлайн.

И ведь это были сравнительно благополучные 1970-е, брежневская стабильность, обильный поток нефтедолларов! Не было ни нынешнего уголовного беспредела, ни войн, ни развала государства, ни повальной нищеты. Но уже тогда по улицам Одессы, где я рос, бродили стаи жестоких щенков, чувствовавших свою полную безнаказанность. То были зверьки конца 1950-х и 1960-х годов рождения, которые соревновались в жестокости уже не от нищеты, как послевоенное поколение, а от сытой жизни. И с ними цацкались именно так, как описал Роберт Хайнлайн. То же самое было и в Москве, и в Казани, и в Харькове.

В позднем СССР-1 кичились гуманизмом и осуждали телесные наказания в английских школах. Щенков не пороли, но в конце концов отправляли в детские колонии и спецшколы (считалось, что это гуманно), откуда они выходили уже законченными преступниками. Попав в армию в 1985-м, я видел, в какую клоаку превратили ее эти «непоротые поколения». Так что уже тогда было впору распускать ее и создавать новую. Теперь я понимаю, что именно ложный гуманизм и породил двуногих, которые разрушили мою страну.

Я в юности был бунтарем, но теперь давно уж стал отцом семейства. Я вижу, сколько опасностей грозит моим детям. Сегодня их могут изнасиловать, убить, «посадить на иглу». Их ждут сотни опасностей.

Я вижу загаженные, исписанные чудовищно безграмотными надписями лифты. Я понимаю, что русских как нации уже не существует, потому что прежний «гуманизм» уже превратил их в массу двуногих городских тварей. Посмотрите любой выпуск криминальной хроники — и вы увидите детей, которые убивают родителей, и родителей, которые лишают жизни своих чад. Посмотрите на молодых матерей-наркоманок, на тех, кто сдает своих дочерей на ночь пришельцам с Кавказа. Посмотрите на молодых еще, сорокалетних папаш, которые выгоняют из дому родных дочерей — потому что они, отцы, женились в очередной раз.