Впереди — Днепр!

Маркин Илья Иванович

— Очень хорошо, что вы хотите взяться за свою прежнюю работу, за учительство. Это сейчас исключительно важно, — говорил секретарь, все ближе склоняясь к Привезенцеву. — Я бы сказал, что хороший учитель сейчас дороже председателя колхоза и даже сельсовета. Война много наделала бед и в образовании. Только у нас в районе, а район сравнительно небольшой, в этом году не ходило в школу более двух тысяч подростков. А на будущий год эта цифра может удвоиться. И если вам удастся всех ребят из окрестных деревень привлечь к учебе, вы сделаете великое дело. Помощь вам будет, — легким кивком головы остановил он хотевшего заговорить Привезенцева, — многое не обещаю, но кое-что сделаю. Доски для

парт дадим, известь для ремонта, дрова для отопления, но главное — ваша инициатива и напористость. Думаю, что энергии и решительности у вас хватит.

— Постараюсь, — смущаясь под настойчивым взглядом секретаря райкома, сказал Привезенцев. — Я, собственно… — замялся он, — я с детства мечтал быть настоящим учителем. До войны как-то не получалось, теперь вложу все силы.

— Вот и чудесно! — одобрил секретарь. — И еще один весьма важный вопрос, вернее поручение. В вашем сельсовете нет партийной организации, и это остро чувствуется во всех делах. Есть там два члена партии, но двое — это еще не организация. Вы будете третий, и вам районный комитет поручает создать первичную партийную организацию. И не просто создать, а развернуть настоящую партийную работу, сплотить вокруг себя лучших людей. — Секретарь устало прикрыл глаза, минуту помолчал и продолжил. — И еще я хочу вам дать одно очень неприятное поручение. Что-то там с Гвоздовым происходит нехорошее. Я всего третий месяц в районе, из госпиталя, как видите, — кивнул он на руку в черной перчатке, — толком еще не разобрался во всем. Район-то по размерам хоть и средненький, а хозяйств различных — море. Одних колхозов больше сотни, да еще совхозы, кое-что из промышленности. Одним словом еще руки до всего не дошли. Так вот о Гвоздове. О нем много говорят, даже пишут. Лучший председатель колхоза в районе. И вдруг на днях обнаруживается махинация. С лесником спутался, всем колхозом сено косил, как это раньше бывало, исполу. Половину в колхоз, половину леснику. А лесник — чистейший спекулянт. Ну, это дело разбирает прокурор. Виноват Гвоздов — будет отвечать. Появилось другое. Письма вот, — достал он из стола пачку бумаг, — четыре штуки, все о Гвоздове, и все анонимные. Терпеть не могу анонимок, но тут приходится подумать. Или клевещут на Гвоздова, или он так зажал колхозников, что просто боятся его. Очень прошу вас, Федор Петрович, вы человек новый, свежий, возьмите эти письма, разберитесь во всем и приезжайте ко мне. Только объективно, честно, без малейшего влияния кого бы то ни было. Не обижайтесь, что я вас пускаю с места в карьер.

— Нет, что вы, — улыбкой на улыбку ответил Привезенцев, — я очень рад вашему доверию.

— Вы же офицер и коммунист, как же я не буду доверять. Но учтите, — строго погрозил секретарь пальцем, — я тоже офицер и коммунист. Поэтому и спрошу за все жестко, без скидок на объективности. Да, вы ели что-нибудь?.. Может, закусим?

— Что вы, спасибо, — взволнованный искренностью и теплотой секретаря райкома, сказал Привезенцев, — меня жена продуктами на целую неделю снабдила.

— Значит, хорошая у вас жена?

— Изумительная! — воскликнул Привезенцев, совсем забыв, что говорит с человеком, которого знает всего лишь около часу.

* * *

Поручение секретаря райкома было столь деликатным, что Привезенцев долго раздумывал, как его выполнить. Все осложнялось тем, что письма о злоупотреблениях Гвоздова были анонимные, без подписей, а в подтверждение фактов в них перечислялось много имен колхозников. Привезенцев хорошо знал, что разговор даже с двумя-тремя из этих колхозников эхом отзовется по всей деревне, вызовет множество толков и кривотолков, а это может отразиться на работе Гвоздова

и резко подорвать его авторитет. Он хотел поговорить об этих письмах с Наташей, но не решился, привыкнув в армии к строжайшему хранению секретов даже от близких друзей.

Всему помог случай. Под вечер, когда большинство колхозников возвращалось с работы, Привезенцев пошел на конюшню, надеясь встретить там кого-либо из нужных ему людей и, словно невзначай, издали завязать разговор. Едва миновал он полуразвалившийся сарай, как от распахнутых ворот конюшни послышался приглушенный гневный женский голос:

— Креста на тебе нет. Жалости ни капельки. Ты же знаешь, что делом этим распутным я ни в жизнь не занималась. Где я возьму тебе самогонки?

— Ну, литруху-то раздобудешь, — уверенно, с чувством несомненного превосходства прозвучал голос Гвоздова, — а закусить и огурчиком обойдемся.

— Да нету же, нету. Ни денег, ничего. На что купить-то? — с горечью проговорила женщина.

— Ну, эти разговорчики вовсе ни к чему. Лошадь-то на весь день оторвать тоже чего-то стоит, — с еще большей настойчивостью ответил Гвоздов.

Услышав этот разговор, Привезенцев чуть не остановился. О случаях вымогательства Гвоздова сообщалось в трех письмах. Об этом как раз и шел сейчас разговор.

— Оглоед ты окаянный! Душа твоя бесстыжая!.. — видимо закипев от возмущения, вскрикнула женщина.

— Ну, ты полегче, полегче на поворотах, — заметив подходившего Привезенцева, в замешательстве пробормотал Гвоздов, — уж и пошутить нельзя.

— Ишь ты, какой шутник выискался, — также увидев Привезенцева, громче и напористее продолжала женщина, — твои шутки эти самые слезьми для людей оборачиваются. В кабалу всех вгоняешь, на кажном, что ни на есть пустяке пользуешься.

— Ну, хватит тебе, — умоляюще прогудел Гвоздов, — услышат люди, могут черт-те что подумать. Ты болтаешь тут, а люди…

— А что думать-то, что думать, и так все знают, все на своей шкуре твои шутки испробовали, — теперь уже обращаясь больше к Привезенцеву, чем к Гвоздову, гневно продолжала Арина Бычкова — маленькая женщина с худым, испитым лицом.

— Вот, пожалуйста, Федор Петрович, вы человек военный, сами на войне пострадали, — обратилась она к Привезенцеву, — вот послушайте, что вытворяет этот пузан жирный с нами, с солдатками.

— Что ты, ошалела, что ль, — властным окриком пытался остановить ее Гвоздов, но Арина, озлобленно сверкнув на него подсиненными глазами, с нескрываемой болью продолжала выкрикивать:

— Никанор мой два года, как на фронте. Одна с пятерыми малолетками осталась. Обносились все — ни на ноги надеть, ни на плечи набросить. Овечку сберегла я, подкормила, на базар свезти хотела, ребятенкам хоть справить что-нибудь. А базар-то двадцать верст. Христом богом прошу у него, — презрительно кивнула она на Гвоздова, — дай лошаденку в город съездить. Лошади-то, как трактор приехал, почти половина гуляют. А он чего? «Пожалуйста, — говорит, — только угости»…

— Да пошутил же я, дуреха, — вновь попытался прервать скандал Гвоздов. — Соображать надо, где в шутку, а где всерьез.

— Осенью, когда мне хворост из лесу надо было привезти, ты тоже не всерьез две бутылки самогонки выжрал да целого куренка смолотил? — яростно размахивая руками, наступала Арина на Гвоздова. — А соломы когда просила, крышу подправить, тоже шутейно опять целую литровку выдул? Молчи уж, бесстыжие твои глаза, крохобор разнесчастный. Ты же за все, что ни попросят люди, как грабитель какой, последнее вытягиваешь. Повозку по делам в город — тебе литру, соломы гнилой возок — опять литру, к родственникам на денек отпроситься — опять угощай. Хапуга ты, жулик распоследний!..